Какой объем 0.3 н раствора гидроксида натрия необходимо для нейтрализации 25 мл 0.1 н раствора соляной кислоты?
10-11 класс
|
Чувак ты ошибся категорией
ты ошибсякатегорией
Другие вопросы из категории
звездной,
Таинственно глядит из глубины, —
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
Ведь, это мои дети, я их по собственной доброй воле родила на свет и хочу быть с ними до своего последнего вздоха.
Читайте также
показать? Почувствуют ли то, что любило его сердце? И кто будет его читатель? От этого зависит так много... И прежде всего — состоится ли у него желанная, духовная встреча с теми далекими, но близкими, для которых он втайне писал свою книгу? Дело в том, что далеко не все читающие владеют искусством чтения: глаза бегают по буквам, «из букв вечно выходит какое-нибудь слово» (Гоголь)', и всякое слово что-нибудь да «значит»; слова и их значения связываются друг с другом, и читатель представляет себе что-то — «подержанное», расплывчатое, иногда непонятное, иногда приятно-мимолетное, что быстро уносится в позабытое прошлое... И это называется «чтением». Механизм без духа. Безответственная забава. «Невинное» развлечение. А на самом деле — культура верхоглядства и поток пошлости. Такого «чтения» ни один писатель себе не желает. Таких «читателей» мы все опасаемся. Ибо настоящее чтение происходит совсем иначе и имеет совсем иной смысл... Как возникло, как созрело написанное? Кто-то жил, любил, страдал и наслаждался; наблюдал, думал, желал — надеялся и отчаивался. И захотелось ему поведать нам о чем-то таком, что для всех нас важно, что нам необходимо духовно увидеть, прочувствовать, продумать и усвоить. Значит — что-то значительное о чем-то важном и драгоценном. И вот он начинал отыскивать верные образы, ясно-глубокие мысли и точные слова. Это было не легко, удавалось не всегда и не сразу. Ответственный писатель вынашивает свою книгу долго; годами, иногда — всю жизнь; не расстается с нею ни днем, ни ночью; отдает ей свои лучшие силы, свои вдохновенные часы; «болеет» ее темою и «исцеляется» писанием. Ищет сразу и правды, и красоты, и «точности»2 (по слову Пушкина), и верного стиля, и верного ритма, и все для того, чтобы рассказать, не искажая, видение своего сердца... И, наконец, произведение готово. Последний просмотр строгим, зорким глазом; последние исправления — и книга отрывается, и уходит к читателю, неизвестному, далекому, может быть, — легковесно-капризному, может быть, — враждебно-придирчивому... Уходит — без него, без автора. Он выключает себя и оставляет читателя со своею книгою «наедине». И вот мы, читатели, беремся за эту книгу. Перед нами накопление чувств, постижений, идей, образов, волевых разрядов, указаний, призывов, доказательств, целое здание духа, которое дается нам прикровенно, как бы при помощи шифра. Оно скрыто за этими черными мертвыми крючочками, за этими общеизвестными, поблекшими словами, за этими общедоступными образами, за этими отвлеченными понятиями. Жизнь, яркость, силу, смысл, дух — должен из-за них добыть сам читатель. Он должен воссоздать в себе созданное автором; и если он не умеет, не хочет и не сделает этого, то за него не сделает этого никто: всуе будет его «чтение» и книга пройдет мимо него. Обычно думают, что чтение доступно всякому грамотному... Но, к сожалению, это совсем не так. Почему? Потому, что настоящий читатель отдает книге свое свободное внимание, все свои душевные способности и свое умение вызывать в себе ту верную духовную установку, которая необходима для понимания этой книги. Настоящее чтение не сводится к бегству напечатанных слов через сознание; оно требует сосредоточенного внимания и твердого желания верно услышать голос автора. Одного рассудка и пустого воображения для чтения недостаточно. Надо чувствовать сердцем и созерцать из сердца. Надо пережить страсть — страстным чувством; надо переживать драму и трагедию живою волею; в нежном лирическом стихотворении надо внять всем вздохам, встрепетать своею нежностью, взглянуть во все глуби и дали, а великая идея может потребовать не более и не менее как всего человека. Это означает, что читатель призван верно воспроизвести в себе душевный и духовный акт писателя, зажить этим актом и доверчиво отдаться ему. Только при этом условии состоится желанная встреча между обоими и читателю откроется то важное и значительное, чем болел и над чем трудился писатель. Истинное чтение есть своего рода художественное ясновидение, которое призвано и способно верно и полно воспроизвести духовные видения другого человека, жить в них, наслаждаться ими и обогащаться ими. Искусство чтения побеждает одиночество, разлуку, даль и эпоху. Это есть сила духа — оживлять буквы, раскрывать перспективу образов и смысла за словами, заполнять внутренние «пространства» души, созерцать нематериальное, отождествляться с незнаемыми или даже умершими людьми и вместе с автором художественно и мыслительно постигать сущность богозданного мира. Читать — значит искать и находить: ибо читатель как бы отыскивает скрытый писателем духовный клад, желая найти его во всей его полноте и присвоить его себе. Это есть творческий процесс, ибо воспроизводить — значит творить. Это есть борьба за духовную встречу; это есть свободное единение с тем, кто впервые приобрел и закопал искомый клад. И тому, кто никогда этого не добивался и не переживал, всегда будет казаться, что от него требуют «невозможного». Искусство чтения надо приобретать и вырабатывать в себе. Чтение должно быть углублено; оно должно стать творческим и созерцательным. И только тогда нам всем откроется его духовная ценность и его душеобразующая сила. Тогда мы поймем, что следует читать и чего читать не стоит, ибо есть чтение, углубляющее душу человека и строящее его характер, а есть чтение разлагающее и обессиливающее. По чтению можно узнавать и определять человека. Ибо каждый из нас есть то, что он читает; и каждый человек есть то, как он читает; и все мы становимся незаметно тем, что мы вычитываем из прочтенного, — как бы букетом собранных нами в чтении цветов...
Достоевского "Преступление и наказание"; у Лихачёва можно найти про совесть и у др. НО ПОДОЙДУТ ЛИ ЭТИ АРГУМЕНТЫ ПОД ПРОБЛЕМУ "СТОИМОСТИ " ПОСТУПКА ПО СОВЕСТИ? Текст: С течением времени начинаю понимать, что до человека порой может достучаться только совесть, внутренний его голос, он куда действенней, чем бесконечные призывы, требования учителей, воспитателей, даже родителей. Поступок, совершенный целиком по совести, - это свободный поступок. Я спрашиваю себя: а зачем человеку навязали эту самую совесть, ведь никто не мешает отмахнуться от нее, какой от нее прок, если она не приносит никаких выгод, если не дает человеку преимуществ ни карьерных, ни материальных? Благодаря чему она существует, совесть, которая грызет и мучает, от которой порой не отвяжешься, не отступишься? Откуда она взялась? На самом деле в течение жизни мы убеждаемся, что она исходит из глубины души и не бывает ложной. Она не ошибается. Поступок по совести не обесценивается, не приводит к разочарованию. Когда я говорю "поступок по совести", мне приходит на память удивительный пример, впечатливший меня надолго. 28 июля 1958 года умер Михаил Михайлович Зощенко. На "Литераторских мостках" партийное начальство хоронить его не разрешило, видимо, высокие начальники посчитали, что недостоин. Им всегда виднее. И рядом не разрешили. Наконец указали (!) похоронить его в Сестрорецке, где он иногда жил на даче. Гражданскую панихиду проводили в доме писателя. Вести ее поручили Александру Прокофьеву, первому секретарю Союза писателей. Обязали вести кратко, Не допуская никакой политики, строго придерживаясь регламента, не позволять никаких выпадов, нагнали много милиции и работников Большого дома. Все желающие в Дом попасть не могли, люди заполонили лестницу, ведущую к залу. Большая толпа осталась на улиц. Радиофицировать не разрешали. Слово дали Вассариону Саянову, Михаилу Слонимскому, его другу времен "Серационовых братьев". Церемония заканчивалась, когда вдруг, растолкав всех, прорвался к гробу Леонид Борисов. Это был уже пожилой писатель, автор известной книги об Александре Грине "волшебник из Гель-Гью", человек, который никогда не выступал ни на каких собраниях, млжно считать, вполне благонамеренный. Наверное, поэтому Александр Прокофьев не стал останавливать его, тем более что панихида проходила благополучно, никто ни слова не говорил о травле Зощенко, о постановлении ЦК, словно никакой трагедии не было в его жизни, была благополучная жизнь автора популярных рассказов. "Миша, дорогой, - закричал Борисов, - прости нас, дураков, мы тебя не защитили, отдали тебя убийцам, виноваты мы, виноваты!" Надрывный тонкий голос его поднялся, пронзил всех, покатился вниз, люди передавали друг другу его слова, на улице толпа всколыхнулась. Александр Прокофьев не посмел нарушить ритуал. Рыдая, Леонид Борисов отошел. Я возвращался домой с Алексеем Пантелеевым, он говорил: "Слава Богу, хоть кого-то допекло, нашелся человек, спас нашу честь, а мы-то, мы-то..." Что это было? Борисов не собирался выступать, но что-то прорвалось, и он уже не мог справиться с собой, это было чувство, не рассуждающее, подсознательное, неспособное выбирать. Это была совесть, совесть взбунтовалась! Бессовестность сегодня многие стремятся оправдать: "Ничего не поделаешь, таково наше общество". Можно, конечно, считать, что наше общество унаследовало советскую мораль, когда никто не каялся, участвуя в репрессиях, когда поощряли доносчиков, стукачей. Но при чем тут совесть? Она относится к личности, она принадлежит душе, единственной, неповторимой, той что нас ...
Человек снял с неба звезду. Звезда была горяча, как печеная картошка. Человек перебрасывал ее с ладони на ладонь и, обжигаясь, радовался: - Я сотворю из нее великое дело! И вдруг он услышал за спиною:
- Поклади назад казенную вещь! Все великие дела уже сотворены! Человек удивился и обернулся. Перед ним стоял просто другой человек, похожий на него, как близнец. Он только был чуть-чуть скучнее. И глаза у него были чуть-чуть холоднее. И, глянув на него, человек, снявший с неба звезду, сообразил, что радоваться рановато. Он правильно сообразил, потому что этот, другой, человек отнял у него звезду и повесил ее на место, и звезда погасла. Ибо однажды снятая с неба звезда погибает, если вовремя не превращается в великое дело. - Из-за тебя только руки обсмолил,- сказал другой человек, дуя себе на ладони, на которых вскочили волдыри.
-Напрасно ты обжегся! Видишь – она все равно погасла, ты ее не спас. Люди с тех пор научились многому и ко многому привыкли. Они научились варить суп, ездить верхом, пахать землю и плавить металлы. Они научились играть в домино, стрелять из лука и плавать по морю. Они научились писать, читать и придумали таблицу умножения. Но, кроме этого, на земле еще научились упорствовать в своих заблуждениях. И с необыкновенной жестокостью защищать свои установившиеся взгляды. Это не так просто – снять с неба звезду. У нее много сторожей.
Мы уходим вперед, оставляя за собою время, которое становится историей. И мы видим, что во времени этом люди, искавшие истину, были безоружны и честны, а люди, охранявшие заблуждения, были злобны и коварны. И еще мы видим, что люди, искавшие истину, были простодушны и доверчивы, а люди, охранявшие заблуждения, были подозрительны, жестоки и злы. Эти люди всегда старались иметь твердое, понятное объяснение своим взглядам, привычкам и образу жизни. Они не любили пересматривать свои взгляды. Они уже привыкли получать свои блага – пусть даже самые ничтожные – из испытанных источников. Короче говоря, они хотели иметь не журавля в небе, а синицу в руках.
Но почему же те, кто снимал с неба звезды, не угомонились? Почему они, преодолев чудовищное сопротивление, двигали человеческую мысль и приближались к истине несмотря ни на что?
Потому что они всегда видели чудо, затмевающее сытые обеды и покойный сон. Высоким восторгом горели их сердца, и огонь этот испепелял душу. И огонь этот всегда настораживал тех, кто признает звезды только на небе и ворча сторожит их. Ах как они боятся двинуться с места, живя своими привычками и заблуждениями! Как тупо убеждены они, что их ладони предназначены только для того, чтобы класть на место то, что нельзя немедленно скушать! Они ни разу ничего не придумали и ни разу ничего не сделали первыми. Зато они первыми мешали.
Но есть, есть, есть на земле люди, которые не боятся обжечь ладони, делая свое горячее, сверкающее дело …