*Да и, честно сказать,в то что на небесах вообще есть кто-то, он тоже не особенно верил,поэтому жил весело и азартно.* Это предложение с

и очень добрые люди, которые понимали язык не только всех зверей и птиц, но и ручьев, озер и деревьев.

зовут листопадничками. впишите слово с такими признаками:1слово отвечает на вопрос кто?.2в слове 4слога, второй слог ударный.3первый слог при переносе слова нельзя оставить на строке.

В его кабинете всегда лежала какая-то книжка, заложенная на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года

Алексей Пархоменко, известный на всю округу охотник, часто начинал хвастливо жаловаться: -Д а, мужики, если на том свете у местного зверья есть родичи, то у меня загробная жизнь будет трудной. Пархоменко все это говорил для красного словца. Он, онечно же, не верил, что у гусей, лис, зайцев, барсуков, косуль могут быть какие-то влиятельные родственники на небесах. Да и, честно сказать, в то, что на небесах вообще есть кто-то, он тоже не особенно верил, поэтому жил весело, азартно, в полную грудь. Охота была не просто самым любимым занятием, а делом жизни. Если верна теория о том, что разные люди своими прародителями имели разных животных, то дальним предком Пархоменко без всякого сомнени был какой-нибудь чутьисый, сильный и ненасытный волк. Непостижимым образом он находил в густой траве нужный след, догонял на лыжах лис и мог неделями несмотря на зной и лютый Мороз жить в леу. Ни женитьба, ни рождение сына не смогли изменить охотничьей натуры Пархоменко, он продолжал все свободное время рыскать по окрестностям, точно голодный хищник. Однажды весной, ремонтируя крышу сарая, Пархоменко забыл закрыть ворота, и во двор забрели лошади, пасшиеся по соседству на пустыре, под надзором нерадивого конюха.

показать? Почувствуют ли то, что любило его сердце? И кто будет его читатель? От этого зависит так много... И прежде всего — состоится ли у него желанная, духовная встреча с теми далекими, но близкими, для которых он втайне писал свою книгу? Дело в том, что далеко не все читающие владеют искус­ством чтения: глаза бегают по буквам, «из букв вечно вы­ходит какое-нибудь слово» (Гоголь)', и всякое слово что-нибудь да «значит»; слова и их значения связываются друг с другом, и читатель представляет себе что-то — «подер­жанное», расплывчатое, иногда непонятное, иногда прият­но-мимолетное, что быстро уносится в позабытое прош­лое... И это называется «чтением». Механизм без духа. Без­ответственная забава. «Невинное» развлечение. А на самом деле — культура верхоглядства и поток пошлости. Такого «чтения» ни один писатель себе не желает. Та­ких «читателей» мы все опасаемся. Ибо настоящее чтение происходит совсем иначе и имеет совсем иной смысл... Как возникло, как созрело написанное? Кто-то жил, любил, страдал и наслаждался; наблюдал, думал, желал — надеялся и отчаивался. И захотелось ему поведать нам о чем-то таком, что для всех нас важно, что нам необходимо духовно увидеть, прочувствовать, проду­мать и усвоить. Значит — что-то значительное о чем-то важном и драгоценном. И вот он начинал отыскивать верные образы, ясно-глубокие мысли и точные слова. Это было не легко, удавалось не всегда и не сразу. Ответственный писа­тель вынашивает свою книгу долго; годами, иногда — всю жизнь; не расстается с нею ни днем, ни ночью; отдает ей свои лучшие силы, свои вдохновенные часы; «болеет» ее темою и «исцеляется» писанием. Ищет сразу и правды, и красоты, и «точности»2 (по слову Пушкина), и верного стиля, и верного ритма, и все для того, чтобы рассказать, не искажая, видение своего сердца... И, наконец, произведе­ние готово. Последний просмотр строгим, зорким глазом; последние исправления — и книга отрывается, и уходит к читателю, неизвестному, далекому, может быть, — легко­весно-капризному, может быть, — враждебно-придирчи­вому... Уходит — без него, без автора. Он выключает себя и оставляет читателя со своею книгою «наедине». И вот мы, читатели, беремся за эту книгу. Перед нами накопление чувств, постижений, идей, образов, волевых разрядов, указаний, призывов, доказательств, целое зда­ние духа, которое дается нам прикровенно, как бы при по­мощи шифра. Оно скрыто за этими черными мертвыми крючочками, за этими общеизвестными, поблекшими сло­вами, за этими общедоступными образами, за этими отвле­ченными понятиями. Жизнь, яркость, силу, смысл, дух — должен из-за них добыть сам читатель. Он должен воссоз­дать в себе созданное автором; и если он не умеет, не хочет и не сделает этого, то за него не сделает этого никто: всуе будет его «чтение» и книга пройдет мимо него. Обычно думают, что чтение доступно всякому грамотному... Но, к сожалению, это совсем не так. Почему? Потому, что настоящий читатель отдает книге свое сво­бодное внимание, все свои душевные способности и свое умение вызывать в себе ту верную духовную установку, которая необходима для понимания этой книги. Настоящее чтение не сводится к бегству напечатанных слов через со­знание; оно требует сосредоточенного внимания и твердого желания верно услышать голос автора. Одного рассудка и пустого воображения для чтения недостаточно. Надо чувствовать сердцем и созерцать из сердца. Надо пережить страсть — страстным чувством; надо переживать драму и трагедию живою волею; в нежном лирическом стихо­творении надо внять всем вздохам, встрепетать своею нежностью, взглянуть во все глуби и дали, а великая идея может потребовать не более и не менее как всего человека. Это означает, что читатель призван верно воспроизвес­ти в себе душевный и духовный акт писателя, зажить этим актом и доверчиво отдаться ему. Только при этом условии состоится желанная встреча между обоими и читателю откроется то важное и значительное, чем болел и над чем трудился писатель. Истинное чтение есть своего рода худо­жественное ясновидение, которое призвано и способно вер­но и полно воспроизвести духовные видения другого чело­века, жить в них, наслаждаться ими и обогащаться ими. Искусство чтения побеждает одиночество, разлуку, даль и эпоху. Это есть сила духа — оживлять буквы, рас­крывать перспективу образов и смысла за словами, запол­нять внутренние «пространства» души, созерцать немате­риальное, отождествляться с незнаемыми или даже умер­шими людьми и вместе с автором художественно и мыс­лительно постигать сущность богозданного мира. Читать — значит искать и находить: ибо читатель как бы отыскивает скрытый писателем духовный клад, желая найти его во всей его полноте и присвоить его себе. Это есть творческий процесс, ибо воспроизводить — значит тво­рить. Это есть борьба за духовную встречу; это есть свобод­ное единение с тем, кто впервые приобрел и закопал иско­мый клад. И тому, кто никогда этого не добивался и не переживал, всегда будет казаться, что от него требуют «невозможного». Искусство чтения надо приобретать и вырабатывать в себе. Чтение должно быть углублено; оно должно стать творческим и созерцательным. И только тогда нам всем от­кроется его духовная ценность и его душеобразующая си­ла. Тогда мы поймем, что следует читать и чего читать не стоит, ибо есть чтение, углубляющее душу человека и строящее его характер, а есть чтение разлагающее и обес­силивающее. По чтению можно узнавать и определять человека. Ибо каждый из нас есть то, что он читает; и каждый человек есть то, как он читает; и все мы становимся незаметно тем, что мы вычитываем из прочтенного, — как бы букетом соб­ранных нами в чтении цветов...

нас под ногами? (2)Насколько мы, обычные люди, умеем размышлять над
всем тем интересным и хорошим, что попадается на каждой тропинке и на
каждом шагу? (3)Пожалуй, даже неправильно называть это свойство
умением. (4)Гораздо вернее назвать его талантом, редкой способностью
замечать то, что ускользает от ленивых человеческих глаз.

(5)Мы ходим по земле, но часто ли нам приходит в голову желание
нагнуться и тщательно рассмотреть всё, что находится у нас под ногами?
(6)А ведь на каждой пяди земли можно найти много любопытных вещей,
которые поначалу не бросаются в глаза!
(7)Вот сухой мох, рассыпающий из своих кувшинчиков изумрудную
пыльцу, а вот цветок папоротника, похожий на сиреневый солдатский султан.
(8)Вот обломок перламутровой ракушки – такой крошечный, что из него
нельзя сделать даже карманное зеркальце для куклы, но достаточно большой,
чтобы бесконечно переливаться и блестеть таким же множеством неярких
красок, какими горит на утренней заре небо над Балтикой. (9)Да мало ли что
увидишь у себя под ногами!
(10)Обо всём этом можно писать рассказы и сказки. (11)Таким
благословенным даром, совместившим в себе наблюдательность и
воображение, обладал долговязый сын башмачника из датского города Одензе
– Ганс Христиан Андерсен.
(12)Свободное воображение писателя ловило в окружающей жизни сотни
частностей и сцепляло их в стройный и музыкальный рассказ. (13)Не было
ничего, чем пренебрёг бы сказочник, будь то горлышко пивной бутылки,
капля росы на пере, потерянном иволгой, или заржавленный уличный
фонарь. (14)Любая мысль могла быть выражена им при дружеском
содействии этих скромных вещей.
(15)Андерсен стремительно отзывался на любую «мелочь», которую другой
и не заметил бы, на любой толчок извне, немедленно превращая этот отзыв в
потоки образов и гармонические картины. (16)Это возможно лишь при
большом запасе наблюдений и великолепной памяти.
(17)Этот обаятельный чудак оставался до самой своей смерти
чистосердечным ребёнком и вдохновенным импровизатором, ловцом душ
человеческих, и детских, и взрослых. (18)Дар замечать незаметное и видеть в
мелочах значимое и важное заслуженно принес Андерсену славу великого
писателя. (19)И мне кажется, что литератор, если он истинный художник
слова, должен в той или иной мере обладать этим даром.
(По К.Г. Паустовскому*)

л музыку- скрипку . На ней играл Вася-поляк. О чем же рассказывала мне музыка ? На что же это жаловалась она, на кого гневалась? Тревожность и горько мне, хочется заплакать, оттого что мне жалко самого себя , жалко тех, что спят непробудным сном на кладбище ! Вася, не переставая играть, говорил : Эту музыку написал человек, которого лишили самого дорогого. Если у человека нет матери, нет отца, но есть родина,он ещё не сирота. Все проходит : любовь , сожаление о ней , горечь утрат, даже боль от ран-но никогда не проходит и не гаснет точка по родине . Эту музыку написал мой земляк Огинский. Написал на границе, любовь к родной земле, которую никто не мог отнять , жива до сих пор Вася замолчал, говорила скрипка , пела скрипка , угасала скрипка. Голос её становился тише, тише, он растягивался в темноте тонюсенькой светлой паутинкой. Паутинка задрожала, качнулась и почти беззвучно оборвалась . Я убрал руку горла и выдохнул тот вдох, который удерживал грудью, рукой оттого что боялся оборвать светлую паутинку. Но все она оборвалась. Печка потухла. Слоясь , засыпали в ней угли . Тишь. Тюмень. Грусть. -Уже поздно,- сказал Вася из темноты.- Иди домой. Бабушка будет беспокоиться . Спасибо вам, дяденька,- прошептал я. Вася шевельнулся в углу, рассмеялся смущенно и спросил : "За что?". Я не знаю,за что. И выскочил из избушки. Растроганными слезами благодарил я Васю , этот мир ночной , спящее село, спящий за ним лес. Мне даже мимо кладбище не страшно было идти . Ничего сейчас не страшно . В эти минуты не было вокруг меня зла .Мир был добр и одинок- ничего , ничего дурного в нем не умешалось . Во мне звучала музыка о неистребимой любви к родине. А Енисей, не спящий даже ночью, молчаливое село за моей спиной , кузнечик из последних сил работащий наперекор осени в крапиве , вроде он один во всем мире, трава ,отлитая как будто из металла, - это и была моя родина . ...Прошло много лет. И вот однажды в конце войны я стоял возле пушек в разрушенном польском городе .Кругом пахло гарью , пюлью . И вдруг в доме , стоящем через улицу от меня, раздались звуки органа .Эта музыка разбередила воспоминание. Когда-то мне хотелось умереть от непонятной печали и восторга после того , как я слушал послушал полонез Огинского . Но теперь так же, как и в ту далекую ночь, хватала за горло , но не выжимала слез , не прорастала жалостью .Она звала куда-то , заставляла что-нибуть делать , чтобы потухли эти пожары, чтобы люди не ютились в горящих развалинах , чтобы небо не подбрасовало взрывами .Музыка властвовала над оцепеневшим от горя городом , та самая музыка, которую, как вздох своей земли , хранил в сердце человек , никогда не видавший родины и всю жизнь тосковавший о ней .