1)Вообще, грубо говоря, существует два типа людей и,

откуда(то) спереди от головы коло(н,нн), их начали ра(с,сс)треливать танки. (Не) успел Сотников соск...чить с трактора ка рядом запылал т...гач трет...ей б...тареи, провалилась в в...ронку гаубица. Оглуше(н,нн)ый бли...кими ударами взрывов,он скомандовал б...т...реи развернут...ся (в) право и (в) лево но не так просто было вывернут...ся с гр...мо...кими орудиями на у...кой дороги. Второй ра(с,сс)чет бросился через канаву в ове и тут(же) получил два снаряда в трактор,гаубица опрокинулась задрав в(в)ерх колесо.

Возможна ли такая проблема: парадоксальность современной жизни?
(1)В те отдалённые преж­ние вре­ме­на при­бли­зи­тель­но на том же уров­не рас­па­да ци­ви­ли­за­ций, какой мы на­блю­да­ем сей­час, су­ро­вые об­ли­ча­ю­щие про­ро­ки за­рож­да­лись в на­ро­дах, и потом босые, про­сто­во­ло­сые идеи раз­гне­ван­но, с мечом и фа­ке­лом в руках, вры­ва­лись в дей­стви­тель­ность, чтобы про­из­ве­сти не­об­хо­ди­мую са­ни­тар­ную чист­ку. (2)При­ро­да слиш­ком много по­тра­ти­ла на­дежд и уси­лий на че­ло­ве­ка, чтобы так за­про­сто и по-со­ба­чьи дать ему уме­реть. (3)По­след­ний век ма­ши­на ци­ви­ли­за­ции ра­бо­та­ла на кри­ти­че­ских ско­ро­стях с риском смер­тель­ной пе­ре­груз­ки. (4)Всё силь­нее об­жи­га­ла ды­ха­ние взве­шен­ная в воз­ду­хе пыль нрав­ствен­но­го из­но­са.
(5)Ка­за­лось бы, у наших со­вре­мен­ни­ков нет ос­но­ва­ний для осо­бо­го пес­си­миз­ма. (6)Ведь всё так пла­но­мер­но дви­жет­ся во­круг. (7)Про­гресс на­хо­дит­ся в доб­ром здра­вии и рвётся вперёд на всём скаку. (8)Свер­ка­ют пе­ре­пол­нен­ные то­ва­ра­ми вит­ри­ны, по ули­цам дви­жут­ся по­то­ки про­хо­жих, ту­ри­стов, вся­ких наи­со­вре­мен­ней­ших ав­то­мо­би­лей. (9)Воз­душ­ные лай­не­ры за сутки пре­одо­ле­ва­ют рас­сто­я­ния, на ко­то­рые Марко Поло и Афа­на­сию Ни­ки­ти­ну по­тре­бо­ва­лось по три года. (10)Весь мир окле­ен увле­ка­тель­ны­ми афи­ша­ми, при­зы­ва­ю­щи­ми с по­мо­щью раз­ных средств не­за­мет­но ско­ро­тать скуку жизни. (11)Му­зеев уже не хва­та­ет для пе­ре­до­вых про­из­ве­де­ний ис­кус­ства, а пыт­ли­вые науки с чрез­вы­чай­ным ко­эф­фи­ци­ен­том по­лез­но­го дей­ствия про­щу­пы­ва­ют окру­жа­ю­щую не­из­вест­ность, дабы из­влечь от­ту­да поль­зу для даль­ней­ших удо­воль­ствий. (12)У каж­до­го в руках ди­ко­вин­ные при­бо­ры, поз­во­ля­ю­щие об­щать­ся чуть ли не с Се­вер­ным по­лю­сом, ко­то­рые на­ве­ли бы ужас на наших ни­че­го не смыс­лив­ших в тех­ни­ке пред­ков.
(13)Но по­смот­ри­те, как дро­жат стрел­ки ма­но­мет­ров, опре­де­ля­ю­щих ду­хов­ное бла­го­по­лу­чие в мире, как сте­лет­ся го­ре­лый чад от пе­ре­гре­тых под но­га­ми, пе­ре­на­пряжённых про­во­дов, как об­жи­га­ет лицо не в меру рас­калённый воз­дух, какие по­до­зри­тель­ные гулы пол­зут по земле не толь­ко от про­буж­де­ния ма­те­ри­ков или за­рож­де­ния но­ва­тор­ских идей, но и ещё от чего-то… (14)Нечто по­доб­ное ис­пы­ты­ва­ешь во сне, когда, под­крав­шись к двери, слы­шишь за нею скрыт­ное, за­та­ив­ше­е­ся ды­ха­ние ка­ко­го-то не­опи­су­е­мо­го су­ще­ства, ко­то­рое толь­ко и ждёт мо­мен­та вста­вить ко­ле­но, чуть при­от­кро­ет­ся малая щёлка, и во­рвать­ся к тебе в тёплое, об­жи­тое жильё.
(15)Такое впе­чат­ле­ние, что че­ло­ве­че­ство при­бли­зи­лось к фи­на­лу от­пу­щен­ной ему скром­ной веч­но­сти. (16)А наука, с раз­бе­гу про­бив­шись сквозь ну­ле­вую фазу вре­ме­ни и фи­зи­че­ско­го бытия, ворвётся в иное, ещё не осво­ен­ное ма­те­ма­ти­че­ское про­стран­ство с пе­ре­но­сом туда ин­тел­лек­ту­аль­ной сто­ли­цы ми­ро­зда­ния. (17)Оче­вид­ный те­перь крах вче­раш­ней эры за­вер­шит­ся не­ми­ну­е­мым пе­ре­смот­ром пе­чаль­но не оправ­дав­шей себя пар­но­сти Добра и Зла.
(18)Зна­ние по­мо­га­ет за­гля­нуть в без­дну, но не со­дер­жит ука­за­ний, как не со­рвать­ся в неё. (19)Самый же про­гресс сле­ду­ет упо­до­бить го­ре­нию бик­фор­до­ва шнура: сча­стье наше в том и со­сто­ит, что не видно, как мало оста­лось до за­ря­да.


(По Л. М. Лео­но­ву*))
* Лео­нид Мак­си­мо­вич Лео­нов (1899–1994 гг.) — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель.

гадость. Еще ладно, когда чужое слово приходит с новым понятием - не переводить же, как Карамзин, иноязычные словечки по частям (тем более, что запросто может не получиться: ньюсмейкер превратится в значащего совсем не то новодела, реанимация - в какое-то непонятное переодушевление, а инаугурацию одним словом и вовсе не перевести). Но ведь часто нахальный чужак лезет на место, у которого есть законный, живой и здоровый владелец. Вот, скажем, вошёл в последние годы в наш язык имидж (уже и родственничков за собой потащил - имиджмейкер, имидж-реклама и т. д.) - а чем он, спрашивается, лучше давно существующего в языке образа? Однако при более внимательном рассмотрении выясняется, что тут еще неизвестно, кто кого обижает. Взять хотя бы ту же пару имидж - образ: ведь первое из них заменило второе далеко не во всех его значениях. Можно даже сказать - только в тех, в каких почтенному русскому слову образ неловко было и употребляться. Имидж - это образ искусственно созданный и не то чтобы заведомо ложный, но совершенно не обязанный соответствовать хоть чему-то в действительности. Вот этот-то малопочётный смысл абориген образ и уступил гастарбайтеру имиджу, сохранив за собой иные, более престижные значения. Примерно те же отношения связывают и многие другие русские слова с их как бы непере-ведёнными иностранными синонимами. Личность - это нечто яркое и неординарное, это звучит гордо, а если нужна нейтральная стилистическая окраска, то лучше сказать индивидуум или персона (последнюю можно употребить еще и в ироническом смысле). Писатель - это творец, пророк и учитель народа, а если речь идет о человеке, зарабатывающем на жизнь составлением текстов - безотносительно к масштабу дарования, - то это литератор. Битва - это нечто серьезное и драматичное, даже если говорится в переносном смысле, а выбор слова баталия означает, что говорящий относится к обозначаемому им конфликту с иронией. Гонор - качество совсем иное, нежели честь. О паре разведчик - шпион как-то уж и напоминать неловко. На что несерьёзно слово призрак - обозначаемого им объекта, быть может, и вовсе в мире не существует. Но все же и оно как-то реальней, солидней импортного фантома (привет толстовскому Рыбаренке!) - им обозначают только то, чего уж точно нет, даже если считать, что вообще-то привидения существуют.

А, к примеру, слово контора - само гастарбайтер, но поселилось в наших краях давно, обзавелось авторитетом, и заниматься своей основной работой - обозначать помещение для умственной и бумажной работы - ему прискучило. И вот обязанность эта спихивается на только что прибывшего из английского языка новичка - офис. А контора предпочитает теперь означать (пока только в разговорном языке, но лиха беда начало) собственно фирму или организацию (обыкновенно ту, в которой трудится говорящий). Есть, пожалуй, только один пласт лексики, где все обстоит наоборот: названия криминальных и прочих социально не одобряемых занятий. (Собственно, тут тоже все как у людей - известно же, что в легальной сфере иммигранты занимаются всякой чёрной работой и медленно выбиваются в люди, зато преступный бизнес прибирают к рукам моментально.) Рэкетир звучит куда благопристойнее вымогателя, киллер явно профессиональнее убийцы (а тем более - мокрушника), и даже давно обрусевший бандит серьёзнее и солиднее исконного разбойника, которому в утешение осталась только его роль в фольклоре. А поскольку в русском мировоззрении набивание мошны явно ближе к занятиям криминальным, чем к достойным, то и коммерсант с бизнесменом куда респектабельнее купца

. В общем, пусть иностранные слова лезут к нам и дальше. Черной, скучной, неблагодарной рабо-ты в нашем языке хватит на всех.

помогите пожалуйста написать сочинение надо уже сегодня

Я уже не говорю о том, что люди иногда демонстрируют признак невоспитанности, неинтеллигентности, а иногда и жестокости. но та же самая подоплека лежит в основе любых грубых, циничных, бесшабашно иронических выражений по отношению к тем явлениям повседневной жизни, которые чем-либо травмируют говорящего. "Плюющиеся словами" люди потому и демонстрируют свое презрение к травмирующим их явлениям в жизни, что они беспокоят, мучают, волнуют, что они чувствуют себя не защищенными против них

Человек-существо социальное, многие люди говорят:"Мне одному лучше, чем с вами!"-это очень страшное заблуждение...ведь без общества не было бы человеческого разума; а сейчас вопрос:"Правы ли люди, которые так считают?"

Любовь — величайшее чувство на земле. Она делает человека счастливым, освещает всю его жизнь, возносит до небес. Но нередко любовь ранит сердце человека, заставляет его страдать и мучиться, испытывая неразделенное, безответное чувство. В повести Куприна «Гранатовый браслет» «любовь — бескорыстная, самоотверженная, не ждущая награды, та, про которую сказано «сильна, как смерть». Любовь, для которой совершить любой! подвиг, отдать жизнь, пойти на мучение — вовсе не труд, а одна радость». Именно такая необыкновенная любовь коснулась обыкновенного чиновника Желткова. Он влюбляется в красавицу-княгиню Веру Шеину и пишет ей письма .с пылкими признаниями в любви. Девушка не придает особого значения этим посланиям и вскоре выходит замуж за молодого и красивого князя. Несмотря на это, Желтков продолжает любить княгиню, причем его любовь так сильна, что он готовя издалека обожать Веру Николаевну. Он просто боготворит ее: «Я мысленно кланяюсь до земли мебели, на которой Вы сидите, паркету, по которому Вы ходите, деревьям, которые Вы мимоходом трогаете прислуге, с которой Вы говорите». Конечно, Желтков и Вера Николаевна являются главными героями повести, но вместе с тем немалое значение в «Гранатовом браслете» Куприн отводит генералу Аносову. Своими размышлениями о любви он способствует тому, что его внучка начинает по-другому смотреть на свою собственную жизнь с мужем (Василием Львовичем) и заставляет отнестись к любви таинственного Г. С. Ж. более серьезно. Мудрость, обретенная в ходе прожитой жизни, определенный опыт позволили ему увидеть в любви бедного телеграфиста не назойливую привязанность молодого человека, а достойное, высоконравственное чувство. Именно он переворачивает устоявшийся жизненный мир княгини Веры и произносит слова, вызвавшие ее новое отношение к происходящим событиям: «...может быть твой жизненный путь, Верочка, пересекла именно такая любовь, о которой грезят женщины и на которую больше не способны мужчины». Такая любовь, по мнению генерала, чрезвычайно редка и непонятна большинству людей, которые никогда в жизни не испытывали ничего подобного. Он говорит о том, что люди совершенно разучились любить. Люди, состоящие в браке, обычно проявляют друг к другу ровные отношения, не любовь, а уважение. Любви, «которой не должны касаться «никакие жизненные удобства, расчеты и компромиссы», которая «должна быть величайшей тайной в мире», «трагедией» —такой любви больше не существует. О ней, «единой, всепрощающей, на все готовой, скромной и самоотверженной», мечтает каждый человек, его счастье, если в течение своей жизни ему удастся встретить такую любовь. Истинное, всепоглощающее чувство, испытываемое «маленьким человеком», наполняет смыслом его жизнь и не кажется ему неправильным. «Ни жалобы, ни упрека, ни боли самолюбия я не знал». Это чувство изначально было безответно, и Желтков прекрасно это знал. Он не упрекает, ни в чем не винит княгиню, «ты, ты и люди, которые окружали тебя, все вы не знаете, как ты была прекрасна». Он не требовал к себе внимания, не молил о взаимности, прекрасно понимая, что это невозможно. Желтков действительно по своему социальному положению «маленький человек», но чувство, которое рождено в душе, никак нельзя назвать маленьким. Оно необъятно, не имеет ни временных, ни пространственных границ: «Подумайте, что мне нужно было делать? Убежать в другой город? Все равно сердце было всегда около Вас, у Ваших ног, каждое мгновение дня заполнено Вами, мыслью о Вас, мечтами о Вас... сладким бредом».