какие книги читали ваши дедушки и бабушки очень надо. напишите название книги и автора книги
10-11 класс
|
1. «Мастер и Маргарита» Михаил Булгаков
Учебник советской и христианской истории
2. «Евгений Онегин» Александр Пушкин
Учебник настоящих чувств и энциклопедия русской жизни
3. «Преступление и наказание» Федор Достоевский
Учебник философии и нравственности
4. «Война и мир» Лев Толстой
Учебник поведения настоящего человека
5. «Маленький принц» Антуан де Сент-Экзюпери
Учебник философии
6. «Герой нашего времени» Михаил Лермонтов
Учебник психологии
7. «Двенадцать стульев» Илья Ильф, Евгений Петров
Учебник сатиры
8. «1984» Джордж Оруэлл
Учебник обществознания
9. «Сто лет одиночества» Габриэль Гарсиа Маркес
Учебник познания вечности
10. «Гарри Поттер» Джоан Роулинг
Учебник взросления
11. «Мертвые души» Николай Гоголь
Учебник русского характера
12. «Анна Каренина» Лев Толстой
Учебник семейной жизни
13. «Идиот» Федор Достоевский
Учебник человечности
14. «Портрет Дориана Грея» Оскар Уайльд
Учебник декаданса
15. «Горе от ума» Александр Грибоедов
Учебник русского менталитета
16. «Отцы и дети» Иван Тургенев
Учебник поколенческих конфликтов
17. «Властелин колец» Дж. Р. Р. Толкин
Учебник добра и зла
18. «Над пропастью во ржи» Джером Сэлинджер
Учебник подросткового кризиса
19. «Три товарища» Эрих Мария Ремарк
Учебник настоящей дружбы
20. «Доктор Живаго» Борис Пастернак
Другие вопросы из категории
начале не заметить, смотреть (в )даль,смотреть( в) даль морскую, всматриваться( в )даль,быть( на) лицо,глядеть (на) лицо, запомнить (на )век,прийти (тот )час,собраться (на) кануне
Читайте также
в какой, как мне каж..тся, жил здесь когда-то Пушкин. Во...круг меня были те же сады, парки, рощи. Меня окружали вещи Пушкина. Я их трогал, по...долгу рассматр...вал.
Я заж..гал свечу в его подсвечнике. Свеча г...рела на столе, и то и дело тени от нее тр..петали на стенах его кабинета.
Я над..вал кольцо подсвечника на палец и ходил по комнатам, когда в доме были сумерки. Я пр..носил в светелку няни клетку с живой кан..рейкой, и она пела, и пение ее утверждало уют светлицы. Я брал железную трость Пушкина и выходил с нею на балкон. По..долгу смотрел в окна на дерновый круг, на Сороть, на пасущихся лошадей. Сидел в кресле. Заж..гал камин. Дрова г..рели, пылали, тлели… Я громко сам себе читал «19 октября», строфы Онегина…
Постепенно вещи становились со...мною разговорчив..е, и каждая строчка, написа..ая пушкинской рукой, в его доме, на его столе, стала мною, воспр..ниматься глубже, задушевн..е и пр...ближала меня к нему. Задание: вставьте пропущенные буквы и объясните их)))) помогите пожалуйста очень надо)
И ЕСЛИ МОЖЕТЕ синтаксический разбор предложении!!!! ЗА ЭТУ ПОМОЩЬ , ПОСТАВЛЮ ЛУЧШИЙ ОТВЕТ !!!! ОЧЕНЬ НАДО!ПЛЫЗЗ
Воздух уже потемнел, и в нем выделялся ствол каждого дерева. Слышалось иногда, как густым басом гудит, пролетая где-то очень близко, невидимый жук и как он, сухо шлепнувшись о какое-то препятствие, сразу замолкает.
восторгу и поставить над вчерашним днем подлинного искусства вопросительный знак.Мы призваны, - согласились, - и я в том числе, - написать о гении. Написать - значит судить. Подлежит ли гений суду? Возможна ли канцелярская бумага, посланная Александру Сергеевичу Пушкину с требованием немедленно пересмотреть "Бориса Годунова" и выкинуть из этой книги всё, что я не понимаю, или с чем не согласен?Ответ ясен. Итак, можно написать только, - что дал он тебе и что ты взял от него, - и, пожалуй, еще: сохранил ли до сего дня?Да, сохранил.Почему этот гений - не страшен? Без молний и громов, без режущего глаза блеска? Когда я думаю о А.С.Пушкине, немедленно и отчетливо представляется мне та Россия, которую я люблю и знаю. Я знаю его с той поры, как начал читать. Лет семи-восьми, в гостях, я уединился с книгой Пушкина, прочел "Руслан и Людмила", и у меня до сего времени, несмотря на тот бессильный читательский возраст, остается ясное сознание, что я очень хорошо понимал всё, что читал у Пушкина - в первый раз. Путь воплощения строк в образы, а образов в подлинную действительность был краток, мгновенен и оставил сознание не чтения, а переживания.Так было и дальше. Входя в книги Пушкина, я переживал всё, что было написано в них, с простотой летнего дня и со всей сложностью человеческой души. Так полно переложить в свои книги самого себя, так лукаво, с такой подкупающей, прелестной улыбкой заставить книгу обернуться Александром Сергеевичем, - мог только он один.Я слышал, что где-то в воздухе одиноко бродит картинный вопрос: "Современен ли А.С.Пушкин"? То есть: "Современна ли природа? Страсть? Чувства? Любовь? Современны ли люди вообще?" Пусть ответят те, кто заведует отделом любопытных вопросов.Теперь, когда "искусство" приняло форму футбольных мячей, перебрасываемых с задней мыслью, Пушкин представляется мне таким, как он стоит на памятнике, и взглядом настоящего, большого, а потому и доброго человека смотрит на русский мир, задумывая поэтическое создание с трепетом и тоской при мысли, какой гигантский труд предстоит совершить ему, потому что нужно работать, работать и работать для того, чтобы хаотическая пыль непосредственного видения слеглась в ясный и великий пейзаж.P.S. А.С.Пушкин знал, "что такое искусство".Это - заметка для одноразовой газеты, которую в 1924 г. Союз писателей решил выпустить к 125-летию со дня рождения А.С.Пушкина. Издать ее не удалось, и только 10 февраля 1962 года литератор Николай Ашукин опубликовал в "Литературной газете" сохранившийся в его архиве отзыв Грина. В "Крымском альбоме 1999" статья печатается без купюр, пропущенные при первой публикации слова выделены жирным шрифтом.
Помогите определить проблему
домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал -- и от
чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от
болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину.
Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе
нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что
с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему
становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как,
опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную
теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума
поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее.
Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный,
страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему
казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после
обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой-нибудь стороной
его... Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне
солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего,
старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить
опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами,
спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием
законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто
охотой, кто вином, кто государственными делами. "Нет ни ничтожного, ни
важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею"! думал Пьер. --
"Только бы не видать ее, эту страшную ее"...
показать? Почувствуют ли то, что любило его сердце? И кто будет его читатель? От этого зависит так много... И прежде всего — состоится ли у него желанная, духовная встреча с теми далекими, но близкими, для которых он втайне писал свою книгу? Дело в том, что далеко не все читающие владеют искусством чтения: глаза бегают по буквам, «из букв вечно выходит какое-нибудь слово» (Гоголь)', и всякое слово что-нибудь да «значит»; слова и их значения связываются друг с другом, и читатель представляет себе что-то — «подержанное», расплывчатое, иногда непонятное, иногда приятно-мимолетное, что быстро уносится в позабытое прошлое... И это называется «чтением». Механизм без духа. Безответственная забава. «Невинное» развлечение. А на самом деле — культура верхоглядства и поток пошлости. Такого «чтения» ни один писатель себе не желает. Таких «читателей» мы все опасаемся. Ибо настоящее чтение происходит совсем иначе и имеет совсем иной смысл... Как возникло, как созрело написанное? Кто-то жил, любил, страдал и наслаждался; наблюдал, думал, желал — надеялся и отчаивался. И захотелось ему поведать нам о чем-то таком, что для всех нас важно, что нам необходимо духовно увидеть, прочувствовать, продумать и усвоить. Значит — что-то значительное о чем-то важном и драгоценном. И вот он начинал отыскивать верные образы, ясно-глубокие мысли и точные слова. Это было не легко, удавалось не всегда и не сразу. Ответственный писатель вынашивает свою книгу долго; годами, иногда — всю жизнь; не расстается с нею ни днем, ни ночью; отдает ей свои лучшие силы, свои вдохновенные часы; «болеет» ее темою и «исцеляется» писанием. Ищет сразу и правды, и красоты, и «точности»2 (по слову Пушкина), и верного стиля, и верного ритма, и все для того, чтобы рассказать, не искажая, видение своего сердца... И, наконец, произведение готово. Последний просмотр строгим, зорким глазом; последние исправления — и книга отрывается, и уходит к читателю, неизвестному, далекому, может быть, — легковесно-капризному, может быть, — враждебно-придирчивому... Уходит — без него, без автора. Он выключает себя и оставляет читателя со своею книгою «наедине». И вот мы, читатели, беремся за эту книгу. Перед нами накопление чувств, постижений, идей, образов, волевых разрядов, указаний, призывов, доказательств, целое здание духа, которое дается нам прикровенно, как бы при помощи шифра. Оно скрыто за этими черными мертвыми крючочками, за этими общеизвестными, поблекшими словами, за этими общедоступными образами, за этими отвлеченными понятиями. Жизнь, яркость, силу, смысл, дух — должен из-за них добыть сам читатель. Он должен воссоздать в себе созданное автором; и если он не умеет, не хочет и не сделает этого, то за него не сделает этого никто: всуе будет его «чтение» и книга пройдет мимо него. Обычно думают, что чтение доступно всякому грамотному... Но, к сожалению, это совсем не так. Почему? Потому, что настоящий читатель отдает книге свое свободное внимание, все свои душевные способности и свое умение вызывать в себе ту верную духовную установку, которая необходима для понимания этой книги. Настоящее чтение не сводится к бегству напечатанных слов через сознание; оно требует сосредоточенного внимания и твердого желания верно услышать голос автора. Одного рассудка и пустого воображения для чтения недостаточно. Надо чувствовать сердцем и созерцать из сердца. Надо пережить страсть — страстным чувством; надо переживать драму и трагедию живою волею; в нежном лирическом стихотворении надо внять всем вздохам, встрепетать своею нежностью, взглянуть во все глуби и дали, а великая идея может потребовать не более и не менее как всего человека. Это означает, что читатель призван верно воспроизвести в себе душевный и духовный акт писателя, зажить этим актом и доверчиво отдаться ему. Только при этом условии состоится желанная встреча между обоими и читателю откроется то важное и значительное, чем болел и над чем трудился писатель. Истинное чтение есть своего рода художественное ясновидение, которое призвано и способно верно и полно воспроизвести духовные видения другого человека, жить в них, наслаждаться ими и обогащаться ими. Искусство чтения побеждает одиночество, разлуку, даль и эпоху. Это есть сила духа — оживлять буквы, раскрывать перспективу образов и смысла за словами, заполнять внутренние «пространства» души, созерцать нематериальное, отождествляться с незнаемыми или даже умершими людьми и вместе с автором художественно и мыслительно постигать сущность богозданного мира. Читать — значит искать и находить: ибо читатель как бы отыскивает скрытый писателем духовный клад, желая найти его во всей его полноте и присвоить его себе. Это есть творческий процесс, ибо воспроизводить — значит творить. Это есть борьба за духовную встречу; это есть свободное единение с тем, кто впервые приобрел и закопал искомый клад. И тому, кто никогда этого не добивался и не переживал, всегда будет казаться, что от него требуют «невозможного». Искусство чтения надо приобретать и вырабатывать в себе. Чтение должно быть углублено; оно должно стать творческим и созерцательным. И только тогда нам всем откроется его духовная ценность и его душеобразующая сила. Тогда мы поймем, что следует читать и чего читать не стоит, ибо есть чтение, углубляющее душу человека и строящее его характер, а есть чтение разлагающее и обессиливающее. По чтению можно узнавать и определять человека. Ибо каждый из нас есть то, что он читает; и каждый человек есть то, как он читает; и все мы становимся незаметно тем, что мы вычитываем из прочтенного, — как бы букетом собранных нами в чтении цветов...