Помогите пожалуйста, написать несколько предложений.Возможно начало: Никогда не забуду....

К1 - Проблема текста
К2 - Позиция автора
К3 - Своя точка зрения
К4 - Аргументы из худ. литературы (средней и старшей школ)

Помогите пожалуйста, задали литературу и русский сразу, не успеваю и то, и то написать. Заранее благодарен. С меня "Спасибо"

Текст:


Так как на произведения Репина всегда был усиленный спрос и каждому самому мелкому коллекционеру хотелось иметь у себя "что-нибудь репинское", ловкие маклаки и торговцы пустили в продажу несметное множество более или менее искусных подделок, где репинский размашистый мазок был по-дилетантски утрирован.Репин никогда не мог привыкнуть к существованию этих подделок, и всякий раз они вызывали у него ярость.Насколько я помню, гнев никогда не возбуждался в нем личной обидой. Но всякий раз, когда ему, бывало, почудится, что кто-нибудь так или иначе оскорбляет искусство, он готов был своими руками истребить ненавистных ему святотатцев.В то же лето у того же колодца он чуть не изгнал из Пенатов одну назойливую и скудоумную женщину, которая привела к нему своего семилетнего сына в качестве жаждущего его похвал вундеркинда. Вундеркинд был угрюмый мальчишка, одетый, несмотря на жару, в бархатный, золотистого цвета костюм. Мать в разговоре со мной объявила его "будущим Репиным". Звали его Эдя Рубинштейн. Все искусство этого несчастного заключалось в том, что он умел рисовать десятки раз, не глядя на бумагу, по заученным, очень элементарным шаблонам одни и те же контуры зверей - тигра, верблюда, обезьяны, слона. Едва только к скамейке приблизился Репин, женщина жестом профессионального фокусника развернула перед сыном широкий альбом, и тот привычной рукой очень ловко и быстро изобразил эту четверку зверей. И сейчас же, без передышки, стал рисовать их опять и опять, словно узор на обоях, так что, не успели мы оглянуться, вся бумага оказалась усеянной множеством совершенно одинаковых тигров, одинаковых слонов и т. д. Шаблонная механичность этой бездушной работы вызвала в Репине злую тоску. В искусстве ценились им больше всего живое, творческое отношение к натуре, темпераментность, взволнованность, а эти однообразные изделия вундеркинда-ремесленника казались ему оскорблением искусства. Мать "будущего Репина" победоносно глядела на всех, ожидая славословий и восторгов.И вдруг Илья Ефимович страдальческим голосом негромко сказал ей:- Убийца.И с такой тоскливой ненавистью посмотрел на нее, словно руки у нее были в крови... Женщина мгновенно превратилась в разъяренную крысу, и мне насилу удалось увести ее прочь.

И думать нечего: он совершенно чужой мне человек. . .
Когда я смотрю на фотографии, я едва могу представить себе, какой он сейчас, как говорит, смеется, как держит на руках свою маленькую дочь. Кажется, ее зовут Марина. . .Впрочем, все это ни к чему. Мы уже давно совершенно чужие люди. . .
Мама рассталась с отцом лет десять назад. И хотя она уверяет меня, что я не могу ничего помнить, как как была слишком мала, я помню. Разве это можно забыть?... Эти натянутые ночные разговоры на кухне, когда они вдруг стали официально называть друг друга по имени-отчеству: >. Им казалось, они говорят тихо, а для меня вокруг словно грохотали взрывы, раздирающие маленький уютный мир в клочья. Я прятала голову под подушкой, но даже там невозможно было спрятаться от этой страшной канонады.. .

Нет. . .Правильно мама говорит: не нужно вспоминать. Мы уже давно совершенно чужие люди. Прошло столько лет. Да. было больно и страшно, но постепенно все улеглось, забылось. . .разве только иногда неожиданно всплывает в памяти тот снежно-солнечный зимний день, когда он, раскрасневшийся, уставший, но такой счастливый, вез нас с мамой на санках, а потом мы пили обжигающе горячий чай из термоса - неповторимый вкус детства.... Или то летнее утро, когда, катаясь на велосипеде, я упала и сломала ногу. Отец нес нес меня на руках до самой больницы, и я чувствовала силу и тепло его рук.... Или. . .
Нет! Никаких > . Не нужно вспоминать. Мы уже давно совершенно чужие люди. Между нами пропасть, десять лет, когда когда каждый жил своей жизнью. И хорошо, что так получилось. Я привыкла свободное время проводить одна или с друзьями, быстро повзрослела, стала самостоятельной. Иногда мне даже кажется, что в моей жизни, кроме мамы, никого никогда не было. . .
А недавно от него пришло письмо: он приехал, вернулся из-за границы, где работал несколько лет, и хочет со мной встретиться. Зачем? . .Мы уже давно совершенно. .
Кто там? ! Такой знакомый силуэт у нашей калитки.... > - на берегу кричу я, а густо исписанные листы бумаги сыплются из моего дневника и, подхваченные ветром, летят прочь.
( По Г. И. Андрееву*)

человека порой может достучаться только совесть, внутренний его голос, он куда действенней, чем бесконечные призывы, требования учителей, воспитателей, даже родителей. Поступок, совершенный целиком по совести, - это свободный поступок. Я спрашиваю себя: а зачем человеку навязали эту самую совесть, ведь никто не мешает отмахнуться от нее, какой от нее прок, если она не приносит никаких выгод, если не дает человеку преимуществ ни карьерных, ни материальных? Благодаря чему она существует, совесть, которая грызет и мучает, от которой порой не отвяжешься, не отступишься? Откуда она взялась? На самом деле в течение жизни мы убеждаемся, что она исходит из глубины души и не бывает ложной. Она не ошибается. Поступок по совести не обесценивается, не приводит к разочарованию. Когда я говорю "поступок по совести", мне приходит на память удивительный пример, впечатливший меня надолго. 28 июля 1958 года умер Михаил Михайлович Зощенко. На "Литераторских мостках" партийное начальство хоронить его не разрешило, видимо, высокие начальники посчитали, что недостоин. Им всегда виднее. И рядом не разрешили. Наконец указали (!) похоронить его в Сестрорецке, где он иногда жил на даче. Гражданскую панихиду проводили в доме писателя. Вести ее поручили Александру Прокофьеву, первому секретарю Союза писателей. Обязали вести кратко, Не допуская никакой политики, строго придерживаясь регламента, не позволять никиких выпадов, нагнали много милиции и работников Большого дома. Все желающие в Дом попасть не могли, люди заполонили лестницу, ведущую к залу. Большая толпа осталась на улиц. Радиофицировать не разрешали. Слово дали Вассариону Саянову, Михаилу Слонимскому, его другу времен "Серационовых братьев". Церемония заканчивалась, когда вдруг, растолкав всех, прорвался к гробу Леонид Борисов. Это был уже пожилой писатель, автор известной книги об Александре Грине "волшебник из Гель-Гью", человек, который никогда не выступал ни на каких собраниях, млжно считать, вполне благонамеренный. Наверное, поэтому Александр Прокофьев не стал останавливать его, тем более что панихида проходила благополучно, никто ни слова не говорил о травле Зощенко, о постановлении ЦК, словно никакой трагедии не было в его жизни, была благополучная жизнь автора популярных рассказов. "Миша, дорогой, - закричал Борисов, - прости нас, дураков, мы тебя не защитили, отдали тебя убийцам, виноваты мы, виноваты!" Надрывный тонкий голос его поднялся, пронзил всех, покатился вниз, люди передавали друг другу его слова, на улице толпа всколыхнулась. Александр .прокофьев не посмел нарушить ритуал. Рыдая, Леонид Борисов отошел. Я возвращался домой с Алексеем Пантелеевым, он говорил: "Слава Богу, хоть кого-то допекло, нашелся человек.ю спас нашу честь, а мы-то, мы-то..." Что это было? Борисов не собирался выступать, но что-то прорвалось, и он уже не мог справиться с собой, это было чувство, нерассуждающее, подсознательное, неспособное выбирать. Это была совесть, совесть взбунтовалась! Бессовестность сегодня многие стремятся оправдать: "Ничего не поделаешь, таково наше общество". Можно, конечно, считать, что наше общество унаследовало советскую мораль, когда никто не каялся, участвуя в репрессиях, когда поощряли доносчиков, стукачей. Но при чем тут совесть? Она относится к личности, она принадлежит душе, единственной, неповторимой, той что нас ...

устройство Европы.