Пожалуйста!!! Талант еще и (не)признан, он только набирает силу, ничто вслух (не)отличает его от (не)таланта, но читатель какими-то (не)ведомыми
10-11 класс
|
токами уже знает о нем и жадно ловит каждое его слово, отыскивая податливым и (не)обыкновенно развитым сердцем истину о себе самом и о своем времени, ту святую и (не)лукавую истину, без которой, как без труда, человек в здоровье и нравственности существовать не может.
1) Сколько простых предложений входит в состав данного предложения?
2) Выписать грамматические основы данного предложения.
Талант еще и непризнан, он только набирает силу, ничто вслух не отличает его от неталанта, но читатель какими-то неведомыми токами уже знает о нем и жадно ловит каждое его слово, отыскивая податливым и необыкновенно развитым сердцем истину о себе самом и о своем времени, ту святую и нелукавую истину, без которой, как без труда, человек в здоровье и нравственности существовать не может.
Другие вопросы из категории
Зеленеющий, дремучий, спелый, юный, молодой, молодящийся, старебщий, старенький, горелый, стоячий, стоящий, переписанный, запланированный, старинный, летучий, выдающийся, ходячий, каменный, остающийся, деревянный, шумный, ветренный, беленый, осенний, глинистый, отраженный,расположившийся, серебряный, писаный, стреляный.
век. С какого века по какой? (А) с 4 по 12,(Б) с 9 по 17,(В) с 15 по 20,(Г) с 18 по 19,(Д) с 20 по 21."
Найдено результатов: примерно 2 (за 0,24 сек.)
Читайте также
этот вопрос пытались и пытаются ответить многие философы, мыслители и писатели. Да и каждый из нас хоть раз в своей жизни задумывался над этой дилеммой. Но у всех людей разное отношение к правде и лжи, поэтому однозначного ответа не найдено до сих пор. Очень ярко и детально просматриваются характеры людей и их отношение к этому вопросу в пьесе М. Горького "На дне". Все обитатели ночлежки – это различные по своим убеждениям люди. Кто-то мечтает о свободе(Клещ), кто-то – о любви (Настя), а кто-то – уже ни во что не верит (Сатин). Но все они пытаются решить одну проблему - проблему истины.Эта проблема обостряется с появлением Луки, который выполняет в пьесе роль утешителя. Анну он успокаивает разговором о блаженной тишине после смерти. Пепла соблазняет вольными просторами и свободной жизнью в Сибири. Несчастному Актеру сообщает о создании лечебниц, где лечат алкоголиков. Так он с помощью лжи пытается утешить отчаившихся людей и дать им хоть какую-то надежду на будущее. Лука рассказывает им притчу о человеке, который верил в существовании праведной земли, но когда некий ученый доказал, что такой земли нет, человек с горя повесился. Этим Лука лишний раз хочет подтвердить, насколько спасительна и полезна иногда ложь и как не нужна и опасна порою быает правда:? «Правда-то не всегда по недугу человеку… не всегда правдой душу вылечишь…» - этими словами он выразил свою позицию. Сострадание – вот то, что нужно человеку, особенно человеку «на дне». «Видно вранье-то… приятнее правды» - соглашается с Лукой Наташа. Но им противостоит Сатин,который предпочитает принимать правду такой, какая она есть и не желает лгать ни людям, ни самому себе. Сатин не раз произносит слова, выражающие его отношение к истине и лжи: «Ложь – религия рабов и хозяев! Правда – бог свободного человека!» Для него ложь- это утешение для тех, кто потерял самоуважение, тех, кто сдался и ищет смысла жизни в мире фантазии. С одной стороны Сатин утверждает, «кто слаб душой – тем ложь нужна», а с другой- задается вопросом «Что такое правда?», и тут же отвечает: «Человек – вот правда!». Сатин принимает всю реальность мира и не желает сдаваться, он хочет продержаться до самого конца, не теряя чувства самоуважения. Но финал пьесы драматичен. Лука, его философия, терпят крах. Актер, казалось, обретший веру, вешается на засохшем дереве. Ваську Пепла сажают в тюрьму. Наташа оказывается в больнице. Проповедь сострадания не смогла изменить жизни героев. Философия Сатина также не может просуществовать. «А что же дальше?» - задаются они вопросом, на который нет ответа. Мир обитателей ночлежки наполнен чувством безнадежности. Ни истина, ни сострадания не принесли им желаемого облегчения.
Так, что же лучше- истина или сострадание? Однозначного ответа на этот вопрос в пьесе "На дне" нет. Но я считаю, что сочувствовать человеку можно без обмана, а ложь во благо должна иметь свои границы и использоваться крайне редко, взависимости от обстоятельств. Потому, что истина лучше, какой бы горькой она не была, а ложью люди всего лишь обнадёживают друг друга и рано или поздно эта самая ложь всё равно раскроется, а обманутому человеку будет сложнее справиться со своими эмоциями. По моему мнению, лучше горькая правда, чем сладкая ложь.
углах серые холмики пыли, приставшую твердую крошку на краю вымытой чашки или тарелки. «Только еще этого не хватало, — раздраженно думал он, — неужели так всю жизнь было, только не замечал, а теперь, сидя на пенсии, от нечего делать все вижу...» Константин Николаевич поглядел на жену. Она сидела, низко склонив голову над шитьем. За последнее время у нее появилась какая-то странная потребность чинить рваные носки, ставить заплаты на застиранные полотенца. Нет, совсем она стала не такой, какою он знал ее все тридцать пять лет. Совсем не такой. Когда она вышла за него замуж, то подружки говорили ей, что он, Костя, ей не пара. Почему-то считали его менее значительным по сравнению с нею. Но вот в итоге — квартира, машина, дача, и все это он, а теперь еще помогает дочери, у которой муж оказался легкомысленным человеком, да и сыну приходится помогать. Так что если говорить о доброте, то вот она — не порывом, а из месяца в месяц, когда себе отказываешь ради детей. Константин Николаевич поглядел на жену. Она по-прежнему сидела, низко склонив голову. Ставила очередную заплату. В последнее время у нее появилось немало странностей. Хотя бы вот эти заплаты, причем яркие. Затем — щурить глаза, как бы свысока глядеть на того, с кем говорит. — Следи лучше за домом. Кругом грязь. Ты стала неряшлива. В углах паутина. — Где паутина? И опять этот мерзкий прищур. — Вот тут, тут, тут! — Константин Николаевич стал тыкать пальцем по углам. — Не может быть... — Анастасия Петровна сощурилась и стала высматривать в углах паутину. — Там ничего нет, ты просто придираешься, — сказала она обычным усталым голосом. — Да ты ослепла, что ли? Константин Николаевич дернул в раздражении головой и ушел в свою комнату. Встал у окна, бездумно глядя на улицу. «Черт знает что, — кипело у него на сердце, — и она еще иронизирует. Нет, надо вернуться и заставить ее снять паутину, потыкать носом, а то «придираешься»... И он пошел к жене. Но то, что он увидал, заставило его замереть. Анастасия Петровна стояла в углу и напряженно, как это бывает у плохо видящего человека, всматривалась в стены, видимо отыскивая паутину. И в ее лице, и во всей фигуре было что-то жалкое, беспомощное. — Настя! — встревоженно позвал Константин Николаевич. Она вздрогнула, обернулась, и он увидал ее растерянные глаза. Они были широко раскрыты, затем сощурились, как бы сделав взгляд высокомерным. — Я... я не вижу паутины, — сказала она. «Как не видишь?» — хотел он сказать. Он видел даже от двери эту черную нить, вздрагивающую при малейшем движении воздуха. Но смолчал, вдруг поняв, что его жена стала плохо видеть и что она давно уже не та ловкая, веселая, молодая, а пожилая, если не старая, женщина, и виновато сказал: — Ты права, там действительно нет паутины... Прости... (По С. Воронину)
крошку на краю вымытой чашки или тарелки. «Только еще этого не хватало, — раздраженно думал он, — неужели так всю жизнь было, только не замечал, а теперь, сидя на пенсии, от нечего делать все вижу...» Константин Николаевич поглядел на жену. Она сидела, низко склонив голову над шитьем. За последнее время у нее появилась какая-то странная потребность чинить рваные носки, ставить заплаты на застиранные полотенца. Нет, совсем она стала не такой, какою он знал ее все тридцать пять лет. Совсем не такой. А когда-то была огонь-девица! Да, конечно, она была размашиста и далеко не из той категории аккуратисток, которые любят во всем порядок и чистоту. Но он заставил ее быть аккуратной. Ему не нравилось, как она громко хохочет, находил в этом не то чтобы вульгарное, но... воспитания, конечно, никакого не было. И осаживал ее. И она перестала смеяться. Не только громко, но вообще перестала. Да, удивительно, как это он — тихий, почти незаметный — сумел подчинить ее себе, такую волевую девицу. Видимо, потому, что был последователен в выполнении своей цели, а она неорганизованна, «человек порыва». Еще была у нее странность — была не в меру доброй. Однажды увидела на улице плачущую женщину. — Почему вы плачете? — спросила она. — Дочь не в чем из больницы вынести. Положили летом, а теперь зима. Раздетая... И Настя сняла с себя пальто и отдала совершенно чужой, незнакомой женщине. Но это было до замужества. Когда она вышла за него замуж, то подружки говорили ей, что он, Костя, ей не пара. Почему-то считали его менее значительным по сравнению с нею. Но вот в итоге — квартира, машина, дача, и все это он, а теперь еще помогает дочери, у которой муж оказался легкомысленным человеком, да и сыну приходится помогать. Так что если говорить о доброте, то вот она — не порывом, а из месяца в месяц, когда себе отказываешь ради детей. Константин Николаевич поглядел на жену. Она по-прежнему сидела, низко склонив голову. Ставила очередную заплату. В последнее время у нее появилось немало странностей. Хотя бы вот эти заплаты, причем яркие. Затем — щурить глаза, как бы свысока глядеть на того, с кем говорит. — Следи лучше за домом. Кругом грязь. Ты стала неряшлива. В углах паутина. — Где паутина? И опять этот мерзкий прищур. — Вот тут, тут, тут! — Константин Николаевич стал тыкать пальцем по углам. — Не может быть... — Анастасия Петровна сощурилась и стала высматривать в углах паутину. — Там ничего нет, ты просто придираешься, — сказала она обычным усталым голосом. — Да ты ослепла, что ли? Константин Николаевич дернул в раздражении головой и ушел в свою комнату. Встал у окна, бездумно глядя на улицу. «Черт знает что, — кипело у него на сердце, — и она еще иронизирует. Нет, надо вернуться и заставить ее снять паутину, потыкать носом, а то «придираешься»... И он пошел к жене. Но то, что он увидал, заставило его замереть. Анастасия Петровна стояла в углу и напряженно, как это бывает у плохо видящего человека, всматривалась в стены, видимо отыскивая паутину. И в ее лице, и во всей фигуре было что-то жалкое, беспомощное. — Настя! — встревоженно позвал Константин Николаевич. Она вздрогнула, обернулась, и он увидал ее растерянные глаза. Они были широко раскрыты, затем сощурились, как бы сделав взгляд высокомерным. — Я... я не вижу паутины, — сказала она. «Как не видишь?» — хотел он сказать. Он видел даже от двери эту черную нить, вздрагивающую при малейшем движении воздуха. Но смолчал, вдруг поняв, что его жена стала плохо видеть и что она давно уже не та ловкая, веселая, молодая, а пожилая, если не старая, женщина, и виновато сказал: — Ты права, там действительно нет паутины... Прости...
НЕ МОГУ ПРОБЛЕМУ ТОЧНУЮ ВЫЯВИТЬ(((((((((
1 ОЧЕНЬ ЧАСТО ЛЮБОВЬ НЕСЕТ С СОБОЙ РАЗЛУКУ,ОДИНОЧЕСТВО,ПЕЧАЛЬ.
2 ОН БЫЛ ЧЕЛОВЕК ПРЯМОЙ И БЕЗХИТРОСТНЫЙ, НО ПО ЕГО РЕАКЦИИ ВСЯКИЙ СРАЗУ ПОНИМАЛ,ЧТО ОН ВСЕ ТАКИ НЕ ТАКОЙ ПРОСТОЙ КАКИМ КАЖЕТСЯ.
3 КОГДА ЧЕЛОВЕКУ ЛЕЖАТЬ НА ОДНОМ БОКУ НЕ УДОБНО ОН ПЕРЕВЕРТЫВАЕТСЯ НА ДРУГОЙ,А КОГДА ЕМУ ЖИТЬ НЕ УДОБНО,ОН ТОЛЬКО ЖАЛУЕТСЯ.
4 В КОМНАТЕ БЫЛО ДУШНО И Я ЗАХОТЕЛ ВЫЙТИ НА СВЕЖИЙ ВОЗДУХ
5 НА МОЛОДЫХ БЕРЕЗКАХ ЛИСТЬЯ ВЫРОСЛИ БОЛЬШИЕ И ПАХНУТ "ТРОИЦЕЙ"
показать? Почувствуют ли то, что любило его сердце? И кто будет его читатель? От этого зависит так много... И прежде всего — состоится ли у него желанная, духовная встреча с теми далекими, но близкими, для которых он втайне писал свою книгу? Дело в том, что далеко не все читающие владеют искусством чтения: глаза бегают по буквам, «из букв вечно выходит какое-нибудь слово» (Гоголь)', и всякое слово что-нибудь да «значит»; слова и их значения связываются друг с другом, и читатель представляет себе что-то — «подержанное», расплывчатое, иногда непонятное, иногда приятно-мимолетное, что быстро уносится в позабытое прошлое... И это называется «чтением». Механизм без духа. Безответственная забава. «Невинное» развлечение. А на самом деле — культура верхоглядства и поток пошлости. Такого «чтения» ни один писатель себе не желает. Таких «читателей» мы все опасаемся. Ибо настоящее чтение происходит совсем иначе и имеет совсем иной смысл... Как возникло, как созрело написанное? Кто-то жил, любил, страдал и наслаждался; наблюдал, думал, желал — надеялся и отчаивался. И захотелось ему поведать нам о чем-то таком, что для всех нас важно, что нам необходимо духовно увидеть, прочувствовать, продумать и усвоить. Значит — что-то значительное о чем-то важном и драгоценном. И вот он начинал отыскивать верные образы, ясно-глубокие мысли и точные слова. Это было не легко, удавалось не всегда и не сразу. Ответственный писатель вынашивает свою книгу долго; годами, иногда — всю жизнь; не расстается с нею ни днем, ни ночью; отдает ей свои лучшие силы, свои вдохновенные часы; «болеет» ее темою и «исцеляется» писанием. Ищет сразу и правды, и красоты, и «точности»2 (по слову Пушкина), и верного стиля, и верного ритма, и все для того, чтобы рассказать, не искажая, видение своего сердца... И, наконец, произведение готово. Последний просмотр строгим, зорким глазом; последние исправления — и книга отрывается, и уходит к читателю, неизвестному, далекому, может быть, — легковесно-капризному, может быть, — враждебно-придирчивому... Уходит — без него, без автора. Он выключает себя и оставляет читателя со своею книгою «наедине». И вот мы, читатели, беремся за эту книгу. Перед нами накопление чувств, постижений, идей, образов, волевых разрядов, указаний, призывов, доказательств, целое здание духа, которое дается нам прикровенно, как бы при помощи шифра. Оно скрыто за этими черными мертвыми крючочками, за этими общеизвестными, поблекшими словами, за этими общедоступными образами, за этими отвлеченными понятиями. Жизнь, яркость, силу, смысл, дух — должен из-за них добыть сам читатель. Он должен воссоздать в себе созданное автором; и если он не умеет, не хочет и не сделает этого, то за него не сделает этого никто: всуе будет его «чтение» и книга пройдет мимо него. Обычно думают, что чтение доступно всякому грамотному... Но, к сожалению, это совсем не так. Почему? Потому, что настоящий читатель отдает книге свое свободное внимание, все свои душевные способности и свое умение вызывать в себе ту верную духовную установку, которая необходима для понимания этой книги. Настоящее чтение не сводится к бегству напечатанных слов через сознание; оно требует сосредоточенного внимания и твердого желания верно услышать голос автора. Одного рассудка и пустого воображения для чтения недостаточно. Надо чувствовать сердцем и созерцать из сердца. Надо пережить страсть — страстным чувством; надо переживать драму и трагедию живою волею; в нежном лирическом стихотворении надо внять всем вздохам, встрепетать своею нежностью, взглянуть во все глуби и дали, а великая идея может потребовать не более и не менее как всего человека. Это означает, что читатель призван верно воспроизвести в себе душевный и духовный акт писателя, зажить этим актом и доверчиво отдаться ему. Только при этом условии состоится желанная встреча между обоими и читателю откроется то важное и значительное, чем болел и над чем трудился писатель. Истинное чтение есть своего рода художественное ясновидение, которое призвано и способно верно и полно воспроизвести духовные видения другого человека, жить в них, наслаждаться ими и обогащаться ими. Искусство чтения побеждает одиночество, разлуку, даль и эпоху. Это есть сила духа — оживлять буквы, раскрывать перспективу образов и смысла за словами, заполнять внутренние «пространства» души, созерцать нематериальное, отождествляться с незнаемыми или даже умершими людьми и вместе с автором художественно и мыслительно постигать сущность богозданного мира. Читать — значит искать и находить: ибо читатель как бы отыскивает скрытый писателем духовный клад, желая найти его во всей его полноте и присвоить его себе. Это есть творческий процесс, ибо воспроизводить — значит творить. Это есть борьба за духовную встречу; это есть свободное единение с тем, кто впервые приобрел и закопал искомый клад. И тому, кто никогда этого не добивался и не переживал, всегда будет казаться, что от него требуют «невозможного». Искусство чтения надо приобретать и вырабатывать в себе. Чтение должно быть углублено; оно должно стать творческим и созерцательным. И только тогда нам всем откроется его духовная ценность и его душеобразующая сила. Тогда мы поймем, что следует читать и чего читать не стоит, ибо есть чтение, углубляющее душу человека и строящее его характер, а есть чтение разлагающее и обессиливающее. По чтению можно узнавать и определять человека. Ибо каждый из нас есть то, что он читает; и каждый человек есть то, как он читает; и все мы становимся незаметно тем, что мы вычитываем из прочтенного, — как бы букетом собранных нами в чтении цветов...