А в далеке один лес чернеет

Подъехав к господскому дому, он увидел белое платье, мелькнувшее между деревьями.

л музыку- скрипку . На ней играл Вася-поляк. О чем же рассказывала мне музыка ? На что же это жаловалась она, на кого гневалась? Тревожность и горько мне, хочется заплакать, оттого что мне жалко самого себя , жалко тех, что спят непробудным сном на кладбище ! Вася, не переставая играть, говорил : Эту музыку написал человек, которого лишили самого дорогого. Если у человека нет матери, нет отца, но есть родина,он ещё не сирота. Все проходит : любовь , сожаление о ней , горечь утрат, даже боль от ран-но никогда не проходит и не гаснет точка по родине . Эту музыку написал мой земляк Огинский. Написал на границе, любовь к родной земле, которую никто не мог отнять , жива до сих пор Вася замолчал, говорила скрипка , пела скрипка , угасала скрипка. Голос её становился тише, тише, он растягивался в темноте тонюсенькой светлой паутинкой. Паутинка задрожала, качнулась и почти беззвучно оборвалась . Я убрал руку горла и выдохнул тот вдох, который удерживал грудью, рукой оттого что боялся оборвать светлую паутинку. Но все она оборвалась. Печка потухла. Слоясь , засыпали в ней угли . Тишь. Тюмень. Грусть. -Уже поздно,- сказал Вася из темноты.- Иди домой. Бабушка будет беспокоиться . Спасибо вам, дяденька,- прошептал я. Вася шевельнулся в углу, рассмеялся смущенно и спросил : "За что?". Я не знаю,за что. И выскочил из избушки. Растроганными слезами благодарил я Васю , этот мир ночной , спящее село, спящий за ним лес. Мне даже мимо кладбище не страшно было идти . Ничего сейчас не страшно . В эти минуты не было вокруг меня зла .Мир был добр и одинок- ничего , ничего дурного в нем не умешалось . Во мне звучала музыка о неистребимой любви к родине. А Енисей, не спящий даже ночью, молчаливое село за моей спиной , кузнечик из последних сил работащий наперекор осени в крапиве , вроде он один во всем мире, трава ,отлитая как будто из металла, - это и была моя родина . ...Прошло много лет. И вот однажды в конце войны я стоял возле пушек в разрушенном польском городе .Кругом пахло гарью , пюлью . И вдруг в доме , стоящем через улицу от меня, раздались звуки органа .Эта музыка разбередила воспоминание. Когда-то мне хотелось умереть от непонятной печали и восторга после того , как я слушал послушал полонез Огинского . Но теперь так же, как и в ту далекую ночь, хватала за горло , но не выжимала слез , не прорастала жалостью .Она звала куда-то , заставляла что-нибуть делать , чтобы потухли эти пожары, чтобы люди не ютились в горящих развалинах , чтобы небо не подбрасовало взрывами .Музыка властвовала над оцепеневшим от горя городом , та самая музыка, которую, как вздох своей земли , хранил в сердце человек , никогда не видавший родины и всю жизнь тосковавший о ней .

Давным-давно стоял на морском берегу богатый торговый город Винета. В этом городе жил богатый купец Вседом, корабли которого, нагруженные дорогими товарами, плавали по далеким морям. Вседом был очень богат и жил роскошно. Может быть, и свое прозвище получил он оттого, что в его доме было решительно все.
В конюшне Вседома было много отличных лошадей; но ни в этой конюшне, ни во всей Винете не было лошади быстрее и красивее, чем конь по имени Догони-Ветер. Однажды купец, возвращаясь в Винету, ехал один на своем любимом коне через большой и темный лес.
Вдруг из-за кустов выскочило шестеро разбойников с топорами и ножами в руках. Трое были на лошадях, трое пешком. Два разбойника уже схватили лошадь купца за узду. Не видать бы богатому Вседому своей родимой Винеты, если бы под ним был другой какой-нибудь конь, а не Догони-Ветер. Почуяв на узде чужую руку, конь рванулся вперед, опрокинул на землю двух дерзких злодеев, державших его за узду, смял под ногами третьего и помчался как вихрь. Конные разбойники пустились вдогонку. Лошади у них были тоже сильные, но Догони-Ветер оставил разъяренных злодеев далеко за собою.
Дома, слезая с лошади, купец торжественно обещал никогда не продавать и не дарить никому своего верного коня, не прогонять его и ежедневно, до самой смерти, отпускать коню по три меры лучшего овса. Поторопившись к жене и детям, Вседом не присмотрел сам за лошадью, а ленивый работник не дал коню остыть и напоил раньше времени.
С тех пор Догони-Ветер начал болеть, ослабел и, наконец, ослеп. Купец очень горевал и около полугода верно соблюдал свое обещание. Слепой конь стоял по-прежнему на конюшне, и ему ежедневно отпускали по три меры овса. Потом Вседом купил себе другую верховую лошадь, и ему надоело кормить никуда не годного Догони-Ветра. Через полгода купец велел отпускать коню две меры вместо трех, а еще через полгода — одну.
Наконец и это показалось купцу тяжело. Он велел снять с Догони-Ветра узду и выгнать его за ворота, чтобы не занимал напрасно места в конюшне. Оказавшись за воротами, Догони-Ветер побрел наудачу, натыкаясь на дома и заборы.
Под утро слепой, глухой и голодный конь оказался на площади и случайно набрел на столбы, на которых висел вечевой колокол. Ища зубами пучок соломы, Догони-Ветер случайно схватил за веревку и стал дергать. Колокол зазвонил так сильно, что народ толпами стал сбегаться на площадь. Все в Винете знали Догони-Ветра, знали, что он спас жизнь своему хозяину, знали обещание хозяина. Когда народ узнал, что богатый Вседом выгнал из дому слепую лошадь, спасшую ему жизнь, то единодушно решил, что Догони-Ветер имел полное право звонить в вечевой колокол.
Потребовали на площадь неблагодарного купца и велели ему содержать лошадь по-прежнему и кормить ее до самой ее смерти. Особый человек приставлен был смотреть за исполнением приговора, а самый приговор был вырезан на камне, поставленном в память об этом событии на вечевой площади.