Каким синоним можно заметьте слово герой,чтобы не было повтора этого слова. Либо как можно перестроить предложения.

" Что я вижу ? что такое ?
Как ! " - и дух в нём занялся...

Что такое подвиг? Подвиг – это героический поступок, когда человек преодолевает свои возможности и совершает что-то, что не под силу обычному человеку. Подвиги люди совершали на протяжении всей истории. Подвиги многих героев становились легендами.

(1)Москва поглощает огромное количество цветов, и цены на них всегда высокие.
(2)Но отчего же москвичи платят так дорого за один цветок? (3)Отчего вообще люди платят за цветы деньги? (4)Наверное, оттого, что существует потребность в красоте. (5)Если же вспомнить цены, то придётся сделать вывод, что у людей теперь голод на красоту и голод на общение с живой природой, приобщение к ней, связь с ней, хотя бы мимолётную.

(6)Тем более что в цветах мы имеем дело не с какой-нибудь псевдокрасотой, а с идеалом и образцом. (7)Тут не может быть никакого обмана, никакого риска. (8)Хрустальная ваза, фарфоровая чашка, бронзовый подсвечник, акварель, кружево, ювелирное изделие... (9)Тут всё зависит от мастерства и от вкуса. (10)Вещь может быть дорогой, но некрасивой, безвкусной. (11)Надо и самому, покупая, обладать если не отточенным вкусом и чувством подлинного, то хотя бы пониманием, чтобы не купить вместо вещи, исполненной благородства, вещь аляповатую, помпезную, пошлую, лишь с претензией на благородство и подлинность.

(12)Но природа жульничать не умеет. (13)Согласимся, что цветочек кислицы не тюльпан. (14)С одним тюльпаном можно прийти в дом, а с одним цветочком кислицы — скудновато. (15)Но это лишь наша человеческая условность. (16)Приглядимся к нему, к цветочку величиной с ноготок мизинца, и мы увидим, что он такое же совершенство, как и огромная по сравнению с ним, тяжёлая чаша тюльпана, а может быть, даже изящнее её... (17)Что касается подлинности, то вопроса не существует.

(18)Но, конечно, лучше, когда красоту не надо разглядывать, напрягая зрение. (19)Мимо цветочков кислицы можно пройти, не заметив их, а мимо тюльпана не пройдёшь. (20)Недаром, как известно, он был одно время предметом страстного увлечения человечества.

(21)Однако и кроме возведения время от времени в культ какого-нибудь одного цветка, цветы имеют над людьми незаметную, но постоянную власть. (22)Потребность в них была велика во все времена. (23)Более того, по отношению общества к Цветам можно было во все времена судить о самом обществе и о его здоровье либо болезни, о его тонусе и характере. (24)Государство в расцвете и силе — во всём мера. (25)Цветы в большой цене, однако без каких-либо патологических отклонений. (26)С разложением государственной крепости отношение к цветам принимает черты излишества и болезненности. (27)Разве это не своеобразный барометр?

(28)У нас так же, как и везде в цивилизованном мире, цветами встречают новорождённого и провожают покойника, приветствуют именинника и благодарят артиста. (29)Но вот как могут цветы сочетаться с этими немытыми лестничными стёклами, с этими тёмными побитыми стенами? (30)И с этим запахом в подъезде, и с этим лифтом, исцарапанным внутри острым гвоздём?..

Последнее
время мне нередко приходилось встречаться со случаями, когда мужчины вели себя
немужественно. Не по-рыцарски, если будет позволено употребить такое слово.
Пожалуй, сильнее всего меня поразила одна фраза. Всего одна фраза, сказанная
моей дочерью.

Однажды
мы с ней поехали в Ялту. У нее были студенческие каникулы. Я заканчивал книгу.
Утром мы завтракали в кафе на набережной. Здесь по утрам было пусто. Через
огромное окно видны море, теплоходы, катера и чайки. Вечером съедали что-нибудь
у себя в номере. Но однажды решили поужинать в кафе, где обычно завтракали.
Вечером там собиралось много шумных компаний. Пока мы ждали ужина, из-за
соседнего столика донеслась брань. Там никто не ссорился, просто
«разговаривали» . Но каждое второе слово было ругательством.

Я
оглянулся. Люди за другими столиками опустили глаза в тарелки, делая вид, что
ничего не слышат. Уверенности, что меня поддержат, если я попытаюсь пресечь
брань, у меня не было. Мне пришлось сделать над собой усилие, но я его сделал.
Подошел к столику, за которым ругались.

–
Прекратите ругань, – сказал я. – Или мы выведем вас отсюда. (Я не знал, кто это
«мы». )

–
А что? А мы ничего! Так, к слову! – сказал один из них.

Чувствуя,
как у меня тяжело колотится сердце, я вернулся на место. И вдруг увидел, что
дочь смотрит на меня не то испуганными, не то сердитыми глазами.

Я
хотел спросить ее, что случилось, но не успел. К нам направлялся один из тех,
кто ругался.

Я
снова оглянулся и увидел: на поддержку соседей рассчитывать не приходится.

–
Мы, конечно, извиняемся, – сказал тот. – Больше себе не позволим. Выпей с нами.

–
Не пью с незнакомыми! – резко сказал я. – С пьяными тем более!

Он
еще постоял с минуту, потом ушел к своей компании. Уф, обошлось…

Нет,
не обошлось!

За
соседним столиком больше не ругались, по громко обсуждали, как посчитаются со
мной, когда мы выйдем из кафе.

–
Уйдем! – взмолилась дочь.

–
Ни за что! – ответил я. Как буду выглядеть в глазах дочери я, немолодой
мужчина, прослуживший десять лет в армии, пишущий на морально-нравственные
темы, если испугаюсь кучки сквернословящих и угрожающих мне парней? Выглядеть
буду так, как себя поведу.

Как
большинству моих сверстников мне случалось быть в переделках не только в
военное время, но был я тогда моложе и здоровее.

Тут
соотношение сил было невыгодное. Прямо надо сказать, – безнадежное,

Но
я понял: никакая сила не заставит меня уйти отсюда, пока мы не кончим ужинать.
Особенно сегодня. Утром в парке дочка повела меня в тир. Когда-то я прилично
стрелял. Но сколько лет прошло с тех пор!

Однако
тут я не осрамился. Более того, сам был поражен, как удачно я стрелял. Девять
из десяти! Дочь была в восторге. Не скрою, я гордился ее удивлением и похвалами
больше, чем когда ей нравилась моя статья или рассказ.

И
после этого на ее глазах праздновать труса? Ни за что!

Я
подозвал официантку:

–
Принесите, пожалуйста, бутылку сидра, – попросил я.

–
Зачем нам сидр? – возмутилась дочь.

–
Может понадобится! – сказал я. Сидр разливают в толстые бутылки – «шампанки» . Я
недвусмысленно поставил бутылку, не раскупоривая, рядом с собой.

Ничего
в кафе не случилось. Но с дочерью мы поссорились.

–
Они тебя подкараулят, когда ты вечером выйдешь на набережную, – сказала она,
когда мы доели ужин и ушли к себе. – Весь наш отдых пропал.

–
Можешь не беспокоиться! Все хулиганы трусы! – сказал я.

–
Трусы? Пусть трусы! Они и нападут на тебя вчетвером.

–
Но я же не мог, чтобы при тебе звучала брань. Я бы себя перестал уважать… Хорош
мужчина! Хорош отец!

Этот
довод не возымел действия. Тогда я спросил ее:

–
Ну вот, когда ты идешь из университета и вы наталкиваетесь на хулиганов… Как
поступают твои спутники?

–
Спешат перейти на другую сторону, – горько ответила дочь.

языку я пишу всё верно, ошибки бывают, но редко, но вот одна проблема, никак не могу разобраться с запятыми! А тут задание такое громадное! Если кто сможет, помогите, пожалуйста!

Нужно объяснить все знаки препинания:
Вронский с Кити прошел несколько туров вальса. После вальса Кити подошла к матери и едва успела сказать несколько слов с Нордстон, как Вронский уже пришел за ней для первой кадрили. Во время кадрили ничего значительного не было сказано, шел прерывистый разговор то о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних детей, то о будущем общественном театре, и только один раз разговор затронул ее за живое, когда он спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился. ему. Но Кити и не ожидала большего от кадрили. Она ждала с замиранием сердца мазурки. Ей казалось, что в мазурке все должно решиться. То, что он во время кадрили не пригласил ее на мазурку, не тревожило ее. Она была уверена, что она танцует мазурку с ним, как и на прежних балах, и пятерым отказала мазурку, говоря, что танцует. Весь бал до последней кадрили был для Кити волшебным сновидением радостных цветов, звуков и движений. Она не танцевала, только когда чувствовала себя слишком усталою и просила отдыха. Но, танцуя последнюю кадриль с одним из скучных юношей, которому нельзя было отказать, ей случилось быть vis-a-vis с Вронским и Анной. Она не сходилась с Анной с самого приезда и тут вдруг увидала ее опять совершенно новою и неожиданною. Она увидала в ней столь знакомую ей самой черту возбуждения от успеха. Она видела, что Анна пьяна вином возбуждаемого ею восхищения. Она знала это чувство и знала его признаки и видела их на Анне — видела дрожащий, вспыхивающий блеск в глазах и улыбку счастья и возбуждения, невольно изгибающую губы, и отчетливую грацию, верность и легкость движений.
«Кто? — спросила она себя. — Все или один?» И, не помогая мучившемуся юноше, с которым она танцевала, в разговоре, нить которого он упустил и не мог поднять, и наружно подчиняясь весело-громким повелительным крюкам Корсунского, то бросающего всех в grand rond, то в chaine, она наблюдала, и сердце ее сжималось больше и больше. «Нет, это не любованье толпы опьянило ее, а восхищение одного. И этот один? неужели это он?» Каждый раз, как он говорил с Анной, в глазах ее вспыхивал радостный блеск, и улыбка счастья изгибала ее румяные губы. Она как будто делала усилие над собой, чтобы не выказывать этих признаков радости, но они сами собой выступали на ее лице. «Но что он?» Кити посмотрела на него и ужаснулась. То, что Кити так ясно представлялось в зеркале лица Анны, она увидела на нем. Куда делась его всегда спокойная, твердая манера и беспечно спокойное выражение лица? Нет, он теперь каждый раз, как обращался к ней, немного сгибал голову, как бы желая пасть пред ней, и во взгляде его было одно выражение покорности и страха. «Я не оскорбить хочу, — каждый раз как будто говорил его взгляд, — но спасти себя хочу, и не знаю как». На лице его было такое выражение, которого она никогда не видала прежде.
Они говорили об общих знакомых, вели самый ничтожный разговор, но Кити казалось, что всякое сказанное ими слово решало их и ее судьбу. И странно то, что хотя они действительно говорили о том, как смешон Иван Иванович своим французским языком, и о том, что для Елецкой можно было бы найти лучше партию, а между тем эти слова имели для них значение, и они чувствовали это так же, как и Кити. Весь бал, весь свет, все закрылось туманом в душе Кити. Только пройденная ею строгая школа воспитания поддерживала ее и заставляла делать то, чего от нее требовали, то есть танцевать, отвечать на вопросы, говорить, даже улыбаться. Но пред началом мазурки, когда уже стали расставлять стулья и некоторые пары двинулись из маленьких в большую залу, на Кити нашла минута отчаяния и ужаса. Она отказала пятерым и теперь не танцевала мазурки. Даже не было надежды, чтоб ее пригласили, именно потому, что она имела слишком большой успех в свете, и никому в голову не могло прийти, чтоб она не была приглашена до сих пор. Надо было сказать матери, что она больна, и уехать домой, но на это у нее не было силы. Она чувствовала себя убитою.
Она зашла в глубь маленькой гостиной и опустилась на кресло. Воздушная юбка платья поднялась облаком вокруг ее тонкого стана; одна обнаженная, худая, нежная девичья рука, бессильно опущенная, утонула в складках розового тюника; в другой она держала веер и быстрыми, короткими движениями обмахивала свое разгоряченное лицо. Но, вопреки этому виду бабочки, только что уцепившейся за травку и готовой, вот-вот вспорхнув, развернуть радужные крылья, страшное отчаяние щемило ей сердце.
«А может быть, я ошибаюсь, может быть этого не было?»