Представьте,что вы классный руководитель.Подготовьте речь,которая поможет вам мобилизовать класс на сбор металлолома....помогите пожалуйста

.Таня, та же прежняя деревенская Таня! Она не испорчена, она
напротив, удручена этой пышною петербургской жизнью, надломлена и страдает; она
ненавидит свой сан светской дамы, и кто судит о ней иначе, тот совсем не
понимает того, что хотел сказать Пушкин. И вот она твердо говорит Онегину:

Но я другому отдана

И буду век ему верна.

Кому же, чему же верна, каким это обязанностям? Этому-то старику генералу,
которого она не может же любить, потому что любит Онегина, и за которого вышла
потому только, что ее «с слезами заклинаний молила мать», а в обиженной,
израненной душе се было тогда лишь отчаянье и никакой надежды, никакого
просвета? Да, верна этому генералу, ее мужу, честному человеку, ее любящему, ее
уважающему и ею гордящемуся. Пусть ее «молила мать», но ведь она, а не кто
другая, дала согласие, она ведь, она сама поклялась ему быть честной женой его.
Пусть она вышла за него с отчаяния, но теперь он ее муж, и измена ее покроет
его позором, стыдом и убьет его. А разве может человек основать свое счастье на
несчастье другого? Счастье ни в одних только наслаждениях любви, а и в высшей
гармонии духа. Чем успокоить дух, если назади стоит нечестный, безжалостный,
бесчеловечный поступок? Ей бежать из-за того только, что тут мое счастье? Но
какое же может быть счастье, если оно основано на чужом несчастии?Позвольте,
представьте, что вы сами возводите здание судьбы человеческой с целью в финале
осчастливить людей, дать им наконец мир и покой. И вот, представьте себе тоже,
что для этого необходимо и неминуемо надо замучить всего только лишь одно
человеческое существо, мало того — пусть даже не столь достойное, смешное даже
на иной взгляд существо, а не Шекспира какого-нибудь, а просто честного
старика, мужа молодой жены, в любовь которой он верит слепо, хотя сердца ее не
знает вовсе, уважает ее, гордится ею, счастлив ею и покоен. И вот только его
надо опозорить, обесчестить и замучить и на слезах этого обесчещенного старика
возвести ваше здание! Согласитесь ли вы быть архитектором такого здания на этом
условии? Вот вопрос. И можете ли вы допустить хоть на минуту идею, что люди,
для которых выстроили это здание, согласились бы сами принять такое счастье,
если в фундаменте его заложено страдание, положим, хоть и ничтожного существа,
но безжалостно и несправедливо замученного, и, приняв это счастье, остаться
навеки счастливыми? Скажите, могла ли решить иначе Татьяна, с ее высокой душой,
с ее сердцем, столько пострадавшим? Нет.

утрами и звездными ночами, студеным холодом и жарким солнцем, со всем его светом, прохладной тенью, июльской радугой, летними и осенними туманами, дождями, белым снегом, — представил, что наша земля непоправимо осиротела. Вообразите: на ней более нет человека — и глухая пустота шуршит в каменных коридорах городов, в траве диких полей, и безмолвие не нарушается ни звуком голоса, ни смехом, ни криком отчаяния. В этом полном безлюдье, в ледяной тишине прекрасная земля наша сразу же потеряла бы свой высочайший смысл быть кораблем человека в мировом пространстве, и вмиг утратилась, исчезла бы ее красота. Ибо нет человека — и красота не может отразиться в нем, в его сознании, и быть оцененной им. Для кого она? Для чего она? Красота не может познать самое себя, как это может сделать изощренная мысль, утонченный разум. Красота в красоте и для красоты бессмысленна, нелепа, мертва, так же, как, в сущности, и разум для разума. Красоте необходимо зеркало, нужен мудрый ценитель, добрый или восхищенный созерцатель. Ведь ощущение красоты — это ощущение жизни, любви, надежды, мнимая вера в бессмертие, так как прекрасное вызывает у нас желание жить. Красота связана с жизнью, жизнь — с любовью, любовь — с человеком. Как только прерываются эти связи, погибает вместе с человеком и красота в природе. Книга, написанная последним художником на умершей земле, будь она исполнена гениальнейшей гармонии прекрасного, всего лишь бумажный хлам, мусор. Ведь цель книги — не крик в пустоту, а отражение в душе другого человека, передача мыслей, переселение чувств. Все музеи мира, собравшие всю красоту, все шедевры живописи, выглядели бы страшными раскрашенными сараями без присутствия человека в них. Красота искусства без человека становится извращенно-безобразнейшей, то есть более невыносимой, чем безобразие естественное.

закатами, восходами, свежими утрами и звездными ночами, студеным холодом и жарким солнцем, со всем его светом, прохладной тенью, июльской радугой, летними и осенними туманами, дождями, белым снегом, — представил, что наша земля непоправимо осиротела. Вообразите: на ней более нет человека — и глухая пустота шуршит в каменных коридорах городов, в траве диких полей, и безмолвие не нарушается ни звуком голоса, ни смехом, ни криком отчаяния. В этом полном безлюдье, в ледяной тишине прекрасная земля наша сразу же потеряла бы свой высочайший смысл быть кораблем человека в мировом пространстве, и вмиг утратилась, исчезла бы ее красота. Ибо нет человека — и красота не может отразиться в нем, в его сознании, и быть оцененной им. Для кого она? Для чего она? Красота не может познать самое себя, как это может сделать изощренная мысль, утонченный разум. Красота в красоте и для красоты бессмысленна, нелепа, мертва, так же, как, в сущности, и разум для разума. Красоте необходимо зеркало, нужен мудрый ценитель, добрый или восхищенный созерцатель. Ведь ощущение красоты — это ощущение жизни, любви, надежды, мнимая вера в бессмертие, так как прекрасное вызывает у нас желание жить. Красота связана с жизнью, жизнь — с любовью, любовь — с человеком. Как только прерываются эти связи, погибает вместе с человеком и красота в природе. Книга, написанная последним художником на умершей земле, будь она исполнена гениальнейшей гармонии прекрасного, всего лишь бумажный хлам, мусор. Ведь цель книги — не крик в пустоту, а отражение в душе другого человека, передача мыслей, переселение чувств. Все музеи мира, собравшие всю красоту, все шедевры живописи, выглядели бы страшными раскрашенными сараями без присутствия человека в них. Красота искусства без человека становится извращенно-безобразнейшей, то есть более невыносимой, чем безобразие естественное.

нас под ногами? (2)Насколько мы, обычные люди, умеем размышлять над
всем тем интересным и хорошим, что попадается на каждой тропинке и на
каждом шагу? (3)Пожалуй, даже неправильно называть это свойство
умением. (4)Гораздо вернее назвать его талантом, редкой способностью
замечать то, что ускользает от ленивых человеческих глаз.

(5)Мы ходим по земле, но часто ли нам приходит в голову желание
нагнуться и тщательно рассмотреть всё, что находится у нас под ногами?
(6)А ведь на каждой пяди земли можно найти много любопытных вещей,
которые поначалу не бросаются в глаза!
(7)Вот сухой мох, рассыпающий из своих кувшинчиков изумрудную
пыльцу, а вот цветок папоротника, похожий на сиреневый солдатский султан.
(8)Вот обломок перламутровой ракушки – такой крошечный, что из него
нельзя сделать даже карманное зеркальце для куклы, но достаточно большой,
чтобы бесконечно переливаться и блестеть таким же множеством неярких
красок, какими горит на утренней заре небо над Балтикой. (9)Да мало ли что
увидишь у себя под ногами!
(10)Обо всём этом можно писать рассказы и сказки. (11)Таким
благословенным даром, совместившим в себе наблюдательность и
воображение, обладал долговязый сын башмачника из датского города Одензе
– Ганс Христиан Андерсен.
(12)Свободное воображение писателя ловило в окружающей жизни сотни
частностей и сцепляло их в стройный и музыкальный рассказ. (13)Не было
ничего, чем пренебрёг бы сказочник, будь то горлышко пивной бутылки,
капля росы на пере, потерянном иволгой, или заржавленный уличный
фонарь. (14)Любая мысль могла быть выражена им при дружеском
содействии этих скромных вещей.
(15)Андерсен стремительно отзывался на любую «мелочь», которую другой
и не заметил бы, на любой толчок извне, немедленно превращая этот отзыв в
потоки образов и гармонические картины. (16)Это возможно лишь при
большом запасе наблюдений и великолепной памяти.
(17)Этот обаятельный чудак оставался до самой своей смерти
чистосердечным ребёнком и вдохновенным импровизатором, ловцом душ
человеческих, и детских, и взрослых. (18)Дар замечать незаметное и видеть в
мелочах значимое и важное заслуженно принес Андерсену славу великого
писателя. (19)И мне кажется, что литератор, если он истинный художник
слова, должен в той или иной мере обладать этим даром.
(По К.Г. Паустовскому*)