Помогите пожалуйста!Наша учительница сказала что надо сделать письмо для учителя,но она не из нашего класса.Учительница сказала что она боится детей

(1)Лепестинья смахивает прозрачные слёзы, мне хочется пожалеть её, но она не позволяет этого и сама себя не жалеет, улыбается извинительно, шагает дальше по тропинке памяти и время от времени говорит очень важное для меня и для себя:(2)— Ну ладно, тогда голодуха, тяжёлое время, сироты понятно откуда брались, а теперь-то, теперь?(3)И я как бы выплывала из Лепестиньиной жизни в свою, и ко мне будто бы подбегали шепелявая Зина Пермякова — поёт «Очи чёрные, очи страстные», жалельщица моя Анечка Невзорова, тёзка полководца Саша Суворов, Коля Урванцев, уснувший после приступа боли у меня на коленях, брат и сестра Миша и Зоя Тузиковы, которых ни за что нельзя разлучать, и Женечка Андронова, и Костя Морозов, и Лёня Савич, и все-все-все.(4)Простой Лепестиньин вопрос, который она повторяла то и дело, вызывал во мне смутную, необъяснимую тоску. (5)Ведь я знала ответ на этот вопрос, про каждого из ребят могла сказать, по какой причине остался он один. (6)А вот про всех сразу не могла, нет, не могла твёрдо и уверенно ответить, что дело обстоит так-то и так-то. (7)Что суть проблемы кроется в том-то и том-то.
(8)Тогда — голод, тогда — трудности, тогда — война. (9)Но теперь-то? (10) Не голод, не война. (И)Нетрудно, в общем, жить. (12)И что? (13)Дети без родителей — вот они, у меня за плечом. (14)И я еду вызнавать подробности. (15)Выяснять, как и чем мы должны помочь. (16)Мы не матери и отцы, а всего только учителя.(17)Вопрос Лепестиньин правомерен, да, правомерен. (18) Мне понятно, почему Дзержинский, воевавший с бандитами и врагами, занялся беспризорниками. (19)Понятна слава Макаренко с его колонией. (20)Понятно сиротство страшной войны, когда я ещё даже не родилась, — это мне всё понятно.(21)Непонятно, почему сироты есть теперь.(22)Катастрофы, беды, смерти — это осознать можно, без них мира нет. (23)Но сиротство — оно непостижимо, потому что так просто: детям — всем детям! — нужны родители. (24)Если даже их нет.
(25)— Хочу посмотреть нынешний детдом, — отвлекалась от своего рассказа Лепестинья. — (26)Небось, совсем другое дело! (27)И вдруг сказала: «Всю жизнь ребёночка иметь хотела, да Бог не дал! (28)А кому не надо — даёт!» (29)Толкнула меня легонько локтем. (30)— Отдай-ка мне одного, а, девка?(31)3амечали ли вы, что порой совершенно непонятным образом, неизвестно как и почему вы предполагаете дальнейший ход событий, и события поворачиваются именно так, как вы думали. (32)Человек говорит слова, которые вы от него ждёте. (33)Или вы входите в дом и встречаете там обстановку, которая когда-то именно такой вам и представлялась.(34)Отчего это? (35)Почему? (36)Может, и впрямь в воздухе движутся какие-то волны, передающие не только знания, но и чувства, мысли, даже намерения? (37)И есть что-то таинственное в передвижении этих частиц, преодолевающих не только расстояние, но и время.

не жалеет, улыбается извинительно, шагает дальше по тропинке памяти и время от времени говорит очень важное для меня и для себя: – Ну ладно, тогда голодуха, тяжелое время, сироты понятно откуда брались, а теперь-то, теперь? И я как бы выплывала из Лепестиньиной жизни в свою, и ко мне будто бы подбегали шепелявая Зина Пермякова – поет «Очи черные, очи страстные», жалельщица моя Анечка Невзорова, тезка полководца Саша Суворов, Коля Урванцев, уснувший после приступа боли у меня на коленях, брат и сестра Миша и Зоя Тузиковы, которых ни за что нельзя разлучать, и Женечка Андронова, и Костя Морозов, и Леня Савич, и все-все-все. Простой Лепестиньин вопрос, который она повторяла то и дело, вызывал во мне смутную, необъяснимую тоску. Ведь я знала ответ на этот вопрос, про каждого из ребят могла сказать, по какой причине остался он один. А вот про всех сразу не могла, нет, не могла твердо и уверенно ответить, что дело обстоит так-то и так-то. Что главная суть проблемы кроется в том-то и том-то. Тогда – голод, говорила Лепестинья, тогда – трудно, тогда – война. Но теперь-то? Не голод, не война. Нетрудно, в общем, жить. И что? Дети без родителей – вот они, у меня за плечом. И я еду вызнавать подробности. Выяснять, как и чем мы должны помочь. Мы не матери и отцы, а всего только учителя. Вопрос Лепестиньин правомерен, да, правомерен. И понятно, почему Дзержинский, назначенный воевать с бандитами и врагами, занялся беспризорниками. Понятна слава Макаренко с его колонией. Понятно сиротство страшной войны, когда я еще даже не родилась, – это мне все понятно. Непонятно, почему сироты есть теперь. Катастрофы, беды, смерти – это осознать можно, без них мира нет. Но сиротство – оно непостижимо, потому что так просто: детям – всем детям! – нужны родители. Если даже их нет. – Хочу посмотреть нынешний детдом, – отвлекалась от своего рассказа Лепестинья. – Небось совсем другое дело! – И вдруг сказала: – Всю жизнь ребеночка иметь хотела, да бог не дал! А кому не надо, дает! – Толкнула меня легонько локтем. – Отдай-ка мне одного, а, девка?← Часть 2. Глава 11.Часть 2 → Замечали ли вы, что порой совершенно непонятным образом, неизвестно как и почему вы предполагаете дальнейший ход событий, и события поворачиваются именно так, как вы думали. Человек говорит слова, которые вы от него ждете. Или вы входите в дом и встречаете там обстановку, которая когда-то именно такой вам и представлялась. Отчего это? Почему? Может, и впрямь в воздухе движутся какие-то волны, передающие не только знания, но и чувства, мысли, даже намерения? И есть что-то таинственное в передвижении этих частиц, преодолевающих не только расстояние, но и время.

На фронте под Одессой работал отряд разведчиков-моряков. По ночам они
пробирались в тыл румынам, проползая на животе между минными полями,
переходя по грудь в воде осеннего лимана, забираясь на шлюпке далеко за
линию фронта. Они снимали часовых ударом штыка или кинжала, забрасывали
гранатами хаты со штабами, сидели под обстрелом своих же батарей,
корректируя огонь, - неуловимые, смелые, быстрые, "черные дьяволы", "черные
комиссары", как с ужасом звали их румыны.
Среди них был электрик с миноносца "Фрунзе", красивый и статный моряк с
гордыми усиками, которого за эти усики и за любовь к кавалерийским штанам
прозвали "гусаром". Галифе, армейские гимнастерки и пилотки были вызваны
необходимостью: не очень-то ловко ползать по болотам в широких морских
штанах и флотских ботинках. Разведчики изменили морской форме, но "морская
душа" - полосатая тельняшка - свято сохранялась на теле и синела сквозь
ворот неоспоримым доказательством принадлежности к флоту, и на пилотке под
звездочкой гордо поблескивал якорек.
В жаркий пыльный день шестеро разведчиков шли через Одессу из бани.
Пить хотелось нестерпимо. Но пить в городе хотелось всем, и у ларьков
толпились очереди. Моряки со вздохом прошли три ларька, поглядывая на часы.
Стать в очередь у них не хватало времени. Внезапно им повезло: с неба
раздался характерный жужжащий вой мины. Это было на краю города, куда мины
порой залетали, и звук их - противный, ноющий, длинный - был хорошо знаком
одесситам. Очередь распалась, люди побежали от ларька под защиту каменных
стен домов.
Но мина не взорвалась. Она проныла свою скверную песню и бесследно
пропала. Зато у освободившегося ларька, откуда привычный ко всему продавец
так и не ушел, уже стоял "гусар" и с наслаждением тянул содовую воду,
приглашая остальных моряков.
Оказалось, что "гусар" был одарен необыкновенной способностью к
звукоподражанию. Из его розовых полных губ вылетали самые неожиданные звуки:
свист снаряда, клохтанье курицы, визг пилы, вой мины, щелканье соловья,
шипение гранаты, лай щенка, отдаленный гул самолета. И способности эти, едва
они обнаружились, были немедленно обращены на пользу дела.
"Гусара" объявили "флагманским сигнальщиком", разработали целый код и
понесли его на утверждение командиру. Клохтанье курицы означало, что у хаты
замечен часовой, кряк утки - что часовых двое. Пулеметчик, замаскированный в
кустах, вызывал жалобный посвист иволги. Место сбора ночью после налета на
румын определялось долгим пением соловья, который с упоением артиста
самозабвенно щелкал в кустах или у шлюпки.
Вечерами, когда разведчики отдыхали после опасного рейда, "гусар"
устраивал в хате концерт. Моряки лежали на охапках сена, и он, закинув руки
за голову, свистел.
продолжение в коментариях))