Cолдат, отслуживающий пулемет,- .....

Григорий потерял счет
томительно тянувшимся дням. До октября он кое-как прожил в лесу, но когда
начались осенние дожди, а затем холода - с новой и неожиданной силой проснулась
в нем тоска по детям, по родному хутору...

Чтобы как-нибудь убить
время, он целыми днями сидел на нарах, вырезывал из дерева ложки,
выдалбливал миски, искусно мастерил из
мягких пород игрушечные фигурки людей и животных. Он старался ни о чем не
думать и не давать дороги к сердцу ядовитой тоске. Днем это ему
удавалось, но длинными зимними ночами тоска воспоминаний одолевала его. Он
подолгу ворочался на нарах и не мог заснуть. Днем никто из жильцов
землянки не слышал от него ни слова жалобы, но по ночам он
часто просыпался, вздрагивая, проводил рукою по лицу - щеки
его и отросшая за полгода густая борода были мокры от слез.

Ему часто снились дети,
Аксинья, мать и все остальные близкие, кого уже не было в живых. Вся жизнь
Григория была в прошлом, а прошлое казалось недолгим
и тяжким сном. "Походить бы ишо
раз по родным местам, покрасоваться на детишек,
тогда можно бы и помирать", - часто думал он.

На провесне как-то днем
неожиданно заявился Чумаков. Он был мокр по пояс,
но по-прежнему бодр и суетлив. Высушив
одежду возле печурки, обогревшись, подсел к Григорию на нары.

- Погуляли же мы, Мелехов,
с той поры, как ты от нас отбился! И под Астраханью
были, и в калмыцких степях... Поглядели на белый свет! А что
крови чужой пролили - счету нету. У Якова Ефимыча жену взяли
заложницей, имущество забрали, ну, он и остервенился,
приказал рубить всех, кто Советской власти служит. И зачали
рубить всех подряд: и учителей, и разных там фельдшеров, и агрономов... Черт те
кого только не рубили! А зараз - кончили и нас, совсем, -
сказал он, вздыхая и все еще ежась от озноба. - Первый раз разбили
нас под Тишанской, а неделю назад - под Соломным. Ночью окружили с трех сторон,
оставили один ход на бугор, а там снегу - лошадям по пузо... С рассветом
вдарили из пулеметов, и началось... Всех посекли пулеметами.
Я да сынишка Фомина - только двое и спаслись. Он, Фомин-то,
Давыдку своего с собой возил с самой осени. Погиб и сам Яков Ефимыч... На
моих глазах погиб. Первая пуля попала ему в
ногу, перебила коленную чашечку, вторая - в голову,
наосклизь. До трех раз падал он с
коня. Остановимся, подымем, посадим в седло, а он
проскачет трошки и опять упадет. Третья пуля нашла его,
ударила в бок... Тут уж мы его бросили. Отскакал я на
сотейник, оглянулся, а его уже лежачего двое конных шашками полосуют...