Продолжить рассказ: Когда то на земле не было зимы, а было одно лето. Что это была за прекрасная пора: вода в реке была тёплой, деревья росли круглый год

брали с собой на всякий случай полицейский свисток. Он казался нам таким же верным оружием, как револьвер.Потом мы настолько осмелели, что начали спускаться в овраги, откуда тянуло дрянным желтым дымком. Дымок этот шел от землянок и лачуг. Лачуги были слеплены из чего попало—ломаной фанеры, старой жести, разбитых ящиков, сидений от венских стульев, матрацев, из которых торчали пружины. Вместо дверей висели грязные мешки.Больше других мне нравилась лачуга шарманщика. Днем шарманщика никогда не было — он ходил по дворам. Около лачуги сидела на земле босая девушка с землистым лицом и красивыми хмурыми глазами. Она чистила картошку. Одна нога у нее была обмотана тряпками. Это была дочь шарманщика, гимнастка, "человек без костей". Она ходила раньше с отцом по дворам, раскладывала коврик и показывала на нем — худая, в голубом трико—разные акробатические трюки. Сейчас она повредила ногу и не могла "работать". Иногда она читала все одну и ту же книгу с оторванным переплетом. По картинкам я догадался, что это были "Три мушкетера" Дюма. Девушка недовольно кричала на нас: — Чего вы тут ходите! Не видели, что ли, как люди живут? Но потом она привыкла к нам и перестала кричать. Ее отец, низенький седой шарманщик, застав нас в яру, сказал: — Пусть видят, как мается наше общество. Может быть, это им пригодится, когда будут студентами. Сначала мы ходили в яр целой ватагой, потом я привык к обитателям, яра и начал ходить туда один.Я долго скрывал это от мамы, но меня выдала дочь шарманщика. Я принес ей почитать "Хижину дяди Тома", но заболел и долго не приходил за книгой. Она забеспокоилась и сама принесла книгу к нам на квартиру. Мама открыла ей дверь, и все обнаружилось. Я понял это по сжатым губам мамы и по ее ледяному молчанию. Вечером между мамой и отцом был в столовой разговор о моем поведении. Я слышал его из-за двери. Мама волновалась и сердилась, но отец сказал, что ничего нет страшного, что меня трудно испортить и что он предпочитает, чтобы я дружил с этими обездоленными людьми, а не с сыновьями киевских купцов и чиновников. Мама возразила, что в моем возрасте меня надо оберегать от тяжелых житейских впечатлений. — Пойми,— сказал отец,— что эти люди на человеческое отношение отвечают такой преданностью, какую не найдешь в нашем кругу. При чем же тут тяжелые житейские впечатления? Мама помолчала и ответила: — Да, может быть, ты прав... Когда я выздоровел, она принесла мне "Принца и нищего" Марка Твена и сказала: — Вот... отнеси это сам... дочери шарманщика. Я не знаю, как ее зовут. —Лиза,—ответил я робко. - Ну вот, отнеси эту книгу Лизе. В подарок. С тех пор никто в доме больше не возмущался моими посещениями Святославского яра.

помогите пожалуйста написать сочинение как в ЕГЭ. или хотя бы план какой нибудь по написанию помогите составить..

чтоб была явка. (3)А я пойти не смог — не получилось никуда отвести детей, а жена была в командировке. (4)Пошел с ними гулять. (5)Хоть зима, а таяло, и мы стали лепить снежную бабу, но вышла не баба, а снеговик с бородой, то есть папа. (6)Дети потребовали лепить маму, — потом себя, потом пошла родня поотдаленней. (7)Рядом с нами была проволочная сетчатая загородка для хоккея, но льда в ней не было, и подростки гоняли в футбол. (8)И очень азартно гоняли. (9)Так, что мы постоянно отвлекались от своих скульптур. (10)У подростков была присказка: (11) «А ты улыбайся!» (12)Она прилипла к ним ко всем. (13)Или они ее из какого фильма взяли, или сами придумали. (14)Первый раз она мелькнула, когда одному из подростков попало мокрым мячом по лицу. (15) «Больно же!» — закричал он. (16) «А ты улыбайся!» — ответили ему под дружный хохот. (17)Подросток вспыхнул, но одернулся — игра, на кого же обижаться, но я заметил, что стал играть он злее и затаенней. (18) «Обиженный» мальчишка подстерегал мяч и ударял, иногда не пасуя своим, а влепливая в соперников. (19)Игра у них шла жестоко: насмотрелись мальчики телевизор. (20)Когда кого-то сшарахивали, прижимали к проволоке, отпихивали, то победно кричали: «Силовой прием!» (21)Дети мои бросили лепить и смотрели. (22)У ребят появилась новая попутная забава — бросаться снежками. (23)Причем не сразу стали целить друг в друга, вначале целили по мячу, потом по ноге в момент удара, а вскоре пошла, как они закричали, «силовая борьба по всему полю». (24)Они, мне казалось, дрались — настолько грубы и свирепы были столкновения, удары, снежки кидались со всей силы в любое место тела. (25)Больше того — подростки радовались, когда видели, что сопернику попало, и больно попало. (26)«А ты улыбайся!» — кричали ему. (27)Я замер. (28)И тот улыбался и отвечал тем же. (29)Это была не драка, ведь она прикрывалась игрой, спортивными терминами, счетом. (30)Но что это было? (31)Тут с собрания жилищного кооператива потянулся народ. (32)Подростков повели обедать родители. (33)Председатель ЖСК остановился и пожурил меня за отсутствие на собрании. — (34)Нельзя стоять в стороне. (35)Обсуждали вопрос о подростках. (36)Понимаете, ведь столько случаев подростковой жестокости. (37)Надо отвлекать, надо развивать спорт. (38)Мы решили сделать еще одно хоккейное поле. (39)«А ты улыбайся!» — вдруг услышал я крик своих детей. (40)Они расстреливали снежками вылепленных из снега и папу, и маму, и себя, и всю родню. Помогите найти проблему и позицию автора.)

Идет время, но не меркнут в человеческой памяти годы войны, величие нашей победы над немецким фашизмом. Трудно переоценить ее значение в истории, ныне уже видно, что на ее фундаменте возведено все настоящее, а быть может, и будущее человечества. И теперь, когда снова зыбким стал мир на земле, мы вспоминаем уроки, преподанные людям войной, и утверждаемся в уверенности нашей правоты — правоты дела мира. И миллионы молодых, да и постарше людей – мужчин, парней, женщин – приняли смерть, ясно сознавая, что, как бы ни была дорога для них жизнь, судьба Родины и человечества несравненно дороже.
Великая Отечественная война советского народа против немецкого фашизма — целая эпоха в истории нашей страны, блестящая страница ее героического прошлого. Одной из многих замечательных черт минувшей войны была народность её характера, когда за общее дело – на фронте, в промышленности и сельском хозяйстве, в партизанском тылу – боролись все, от мала до велика. Война забрала бесчисленное множество человеческих жизней, разрушила сотни посёлков и городов. И сейчас невидимые следы войны ещё остаются в сердцах и душах людей.

предпринят поход, закончившийся неудачей; и вот случилось так, что память о нем стала для русской культуры драгоценным достоянием. Все мы помним со школьной скамьи, как горько пришлось заплатить новгород-северскому князю Игорю Святославичу за нежелание делиться с другими князьями славой победы. Ни победы, ни славы не было, воины понапрасну полегли на берегу Каялы, о которой до сих пор не известно, что это была за река, но самое название которой звучит для нашего уха загадочно и грозно, словно древнее проклятие. Князь испытал участь пленника, и если ему все же удалось бежать, так ведь это тоже не просто — он бросал на произвол судьбы своих дружинников, товарищей по несчастью. Ипатьевская летопись повествует, как он поначалу зарекался от побега: \"…Неславнымъ поутемь не имамъ пойти\". Он так много думал о славе, и ему не осталось иного пути на волю, кроме \"неславного\". Что ж, историки разъяснят, насколько типичной для эпохи была коллизия между личной гордыней феодала, который вел свою войну, предпринимал свой поход, и долгом полководца, государственного мужа перед всей родной землей. Филологи добавят, как подобная коллизия проявлялась то в одной, то в другой средневековой литературе, — вспомним хотя бы Беортнота, герцога Эссексского и героя эпоса о битве при Мэлдоне, который отказом от переговоров с викингами и неуместной демонстрацией заносчивого великодушия в способе ведения войны навлек гибель на свою дружину и беду на свой народ. Все это неудивительно. Удивительно другое — что мы спустя восемь столетий вспоминаем 1185 год как одну из самых славных вех нашего исторического предания. Слава явилась, хотя совсем не та, о которой мечтал князь, и не та, что добывают для себя, а та, что принадлежит всему кругу культурной и жизненной традиции, принимающему в себя все новые и новые поколения. Опыт поражения князя Игоря был настолько переработан и осмыслен творческой совестью русской литературы, что это уже имеет отношение к самому важному делу: чтобы сбылась Россия как явление духовное. Вот рассказ той же Ипатьевской летописи об обстоятельствах пленения Игоря. Князь в руках врагов: о чем он думает — о себе, о своей униженной гордыне? Нет, о брате Всеволоде, которого видит в самой гуще боя, \"крепко борющася\". Им владеет не ярость попавшего в западню храброго хищника, а жалость, тревога за другого. А на какие мысли наводит его плен? С чувством вины припоминает он горе, которое сам причинил другим, когда в междоусобной войне отдал на разграбление город Глебов. Казалось бы, что ж тут такого — во времена усобиц чуть ли не все так поступали, и весьма вероятно, что поступок Игоря был лишь ответом на подобные действия Владимира Переяславского. С точки зрения феодальной этики все правильно. Но нет, своя беда пробуждает у героя чуткость к чужой беде и к своей вине. Это замечательная черта, для которой едва ли сыщется аналог в какой-либо из литератур той эпохи. Как кажется, мы вправе усмотреть в ней примету русского характера. Когда рыцарь иной страны искал бы в горделивой замкнутости компенсации своей неудачи, князь Игорь не боится чувствовать себя виноватым, дает страданию довести себя до точки совести и жалости. Для контраста: такому \"зерцалу рыцарства\", как Ричард Львиное сердце, едва ли приходили на ум за восемнадцать месяцев плена бедствия безвинных жертв его войн, в том числе и тех, которые он вел против родного отца, — по крайней мере, предание об этом умалчивает. Интонация жалости звучит в \"Слове о полку Игореве\", как, пожалуй, ни в каком другом произведении героического эпоса. Конечно, великая эпическая поэзия во все времена и у всех народов была совсем не такой, какой ее хотелось бы видеть завоевателям и хищникам. Вопреки Ницше она в конечном счете поразительно мало говорила о \"добыче и победе\", она воспевала не удачу, а мужество и потому была внимательна к страданию, перед лицом которого мужество осуществляет себя.