написать ,как ты назовёшь человека,у которого:1)добрая душа,2)великая душа,3)мягкое сердце,4)острый ум 5)ясные глаза 6)темные волосы.Записать надо

поздравляете. Тезис-доказательство.

недавно расстался, которого любил, знал
больше двух десятков лет, хотя дружба с
ним была далеко не легка. Да, Твардовский
не относился к людям, с которыми легко и
просто. Но общение с ним, в каком бы
настроении он ни был, всегда было
интересным. Он никогда не старался
казаться умнее, чем он есть, но почему-то
всегда чувствовалось его превосходство,
даже когда в споре оказывалось, что прав
именно ты, а не он. Побежденным, как и
большинство людей, признавать себя не
любил, но если уж приходилось, то делал
всегда это так по-рыцарски, с таким
открытым забралом, что хотелось тут же
отдать ему свою шпагу. Да, в нем было
рыцарство, в этом сыне смоленских лесов,
светлоглазом, косая сажень в плечах,
умение отстаивать свою правоту, глядя
прямо в глаза, не отрекаться от сказанного
и не изменять в бою. Это навсегда
привлекло меня к нему.
Мы познакомились с ним почти сразу после
войны. Обоим было тогда лет по тридцать
пять. Но он уже ходил в знаменитых
писателях, «Теркина» все знали наизусть, а
я пришел к нему в кирзовых сапогах, в
гимнастерке с заплатанными локтями и
робко сел на краешек стула в кабинете.
Некоторое время он внимательно и
доброжелательно меня разглядывал, а это
всегда смущает, потом огорошил вопросом:
«Это что же, вы безопасной бритвой так
ловко пробриваете усы или опасной?» Я
растерялся, но вынужден был признаться,
что да, безопасной. Он часто потом
возвращался к этим злосчастным усам: «И
вот так вот, каждое утро, перед зеркалом,
железной рукой? И вот адесь, посередке,
тоже? Ну-ну, очень неплохо надо к себе
относиться, чтоб этим заниматься». И
пожал плечами…
Вообще Трифоныч не прочь был иной раз
смутить человека каким-нибудь
неожиданным суждением или вопросом. Но
в тот раз не думаю, чтоб он хотел как-
нибудь задеть меня — весь вечер он был
удивительно внимателен и заботлив.
Просто он очень не любил, и не всегда мог
это скрыть, людей, слишком много
уделяющих себе внимания. Какие-нибудь
красные носки или излишне пестрый
галстук могли сразу же его настроить
против человека. Вообще пошлость, в
любых ее проявлениях, была ему
противопоказана. Я видел, как на глазах
терялся у него интерес к такому человеку.
Я говорю сейчас обо всех этих мелочах не
только потому, что из мелочей
складывается целое, а потому, что именно
сейчас, через каких-нибудь два месяца
после того, как я его хоронил, Твардовский
близок и дорог мне именно этими его
черточками, его взглядом, иногда суровым,
редакторским, а иногда таким добрым,
даже детским, его улыбкой, замечанием,
жестом.
Может быть, с ним не всегда было легко
дружить, но от одного сознания, что он
есть, всегда становилось легче.(изложение 300 слов

(1)Конечно, читателям легко, потому что их не терзают творческие поиски. (2)Но подумали ли вы хотя бы раз о тех мучениях, которые испытывает человек, пишущий добродетельный пасхальный рассказ?!

(3)Ведь, во-первых, все темы уже исчерпаны, пародии на темы надоели: что тут изобретешь?..

(4)У меня есть знакомый беллетрист, который не гонится ни за успехом, ни за модой, ни за деньгами...

(5)И вот как-то на страстной неделе я увидел, что мой приятель чем-то удручен или взволнован. (6)Стараясь не задеть его авторского самолюбия, я довел его до того, что он рассказал мне следующее:

– (7)Приезжает ко мне редактор. (8)И что всего хуже – мой настоящий, хороший друг...

– (9)Ради бога, пасхальный рассказ!

(10)Я кротко и убедительно верчу пуговицу его пиджака и самым нежным голосом говорю ему:

– (11)Ты сам писатель и не хуже меня знаешь, что все пасхальные темы уже использованы.

– (12)Хоть что-нибудь, – тянет он уныло, – например... «Чернильница»?!

– (13)Только очень близорукие люди выбирают для примеров и сравнений предметы, стоящие возле них!..

(14)Это задевает его за живое, и он сыплет как из мешка:

– (15)«Будка», «Кипарис», «Пале-Рояль», «Ландыш». (16)Не нравится? (17)Ну, наконец, «Травка»?..

– (18)Ага, «Травка»?.. (19)Стоп!.. (20)Это уже нечто весеннее и на пасху хорошо. (21)Давай-ка подумаем серьезно о травке!..

(22)У приятеля лицо вытягивается. (23)Я говорю ему самым нежным голосом:

– (24)Подожди... не отчаивайся! (25)Травок много, возьмем «Кресс-салат»...

– (26)«Кресс-салат»? – повторяет он уныло, как деревянный попугай.

– (27)Ну, хорошо... давай дальше! (28)Собаки лечатся травками...

– (29)Извини, это уже относится к области ветеринарии!

(30)Я догнал его уже в передней, когда он, рассерженный, всовывал свои ноги в калоши и надевал шляпу.

– (31)Надо писать серьезно, – говорил он. – (32)Конечно, я не обладаю даром... (33)Но, если бы я писал, я написал бы просто. (34)Помнишь, как мы с тобой, – тебе было одиннадцать лет, а мне десять, – как мы ели с тобой просвирки и какие-то маленькие пупырышки на огороде детской больницы?

– (35)Конечно, помню!

– (36)А помнишь молочай?

– (37)А конский щавель?

(38)Мы оба замолчали.

(39)И вдруг пред нами ярко и живо пронеслись наша опозоренная казенным учебным заведением нежность... пансион... фребелевская система... придирки классных наставников... взаимное шпионство... поруганное детство...

– (40)А помнишь, – сказал он и вдруг заплакал, – а помнишь зеленый рыхлый забор? (41)Возле него растут лопухи и глухая крапива... (42)Там всегда тень и сырость. (43)И по лопухам ползают какие-то необыкновенно золотые, или, вернее сказать, бронзовые жуки.

– (44)А помнишь еще: вдруг скользнет луч, заиграет роса на листьях?.. (45)Как густо пахнет зеленью! (46)Не отойдешь от этого московского забора! (47)Точно брильянты, горят капли росы... (48)Длинный, тонкий, белый червяк, выворачивая землю, выползает наружу... (49)Конечно, он прекрасен, потому что мы насаживали его на согнутую булавку и бросали в уличную лужу, веря, что поймаем рыбу! (50)Ну, скажи: разве можно это написать? (51)Тогда мы глядели ясными, простыми глазами, и мир доверчиво открывался для нас: звери, птицы, цветы... (52)И если мы что-нибудь любим и чувствуем, то это только жалкое отражение детских впечатлений.

– (53)Так, стало быть, рассказа не будет? – спросил редактор.

– (54)А разве все то, о чем мы говорили, – это не рассказ? (55)Такой в конце концов наивный, простой и ласковый?..

(56)Редактор обнял меня и поцеловал.

– (57)Какой ты... – сказал он, но не докончил, глаза его увлажнились, и он, быстро повернувшись, ушел, сопровождаемый веселым лаем моих милых друзей – сенбернарских песиков...

(По А.И. Куприну)*

*Куприн Александр Иванович (1870-1938 гг.) – русский писатель, обращавшийся своим творчеством к широкой демократической аудитории. Жизнелюбие, гуманизм, пластическая сила описаний, богатство языка делают Куприна одним из самых читаемых писателей и в наши дни.

чать