1.Музыка игравшая мелахонический вальс вдруг резко оборвалась. 2. ОТчужденный не счастьем своим от сообщества людей он вырос немой и могучий,

ни, вместе посещаем разные мероприятия, всегда помогаем друг другу. Она знает мои предпочтения в еде, в одежде и в фильмах, как и я знаюю ее предпочтения. Мы никогда не ссоримся из-за пустяков, понимая, что наша дружба не стоит этого. Мы понимаем друг друга с полуслова, при этом стоит ей только открыть рот, как я сразу же понимаю о чем идет речь. Спасибо, что у меня есть такая подруга!

слова, своеобразным и неповторимым. “Многолик” потому, что были и еще Куприны: один – землемер, другой – грузчик, третий – рыбак, а еще – учетчик на заводе, спортсмен, носильщик на вокзале, певец в хоре. И много, много других. Но все это рабочее воинство совмещалось в одном лице – писателе Куприне.

Почему так часто менял он свои профессии? Какая сила толкала его натягивать брезентовую робу, надевать каску и мчаться на пожарных лошадях? Что заставляло его сутками, до ломоты в руках, разгружать баржи с арбузами, кирпичом, цементом? Не решил ли он изучить все ремесла и “отображать” потом жизнь во всем ее многообразии?!

Все было значительно проще: он был очень любопытным и любознательным человеком. Его любопытство вызывал и новый вид труда, и новые люди, занятые в нем. Ведь профессия оставляет на человеке свой отпечаток, придает ему своеобразие, делает одного непохожим на другого. “Среди грузчиков в одесском порту, фокусников, воров и уличных музыкантов, – говорил Куприн, – встречались люди с самыми неожиданными биографиями – фантазеры и мечтатели с широкой и нежной душой”.

Когда Александр Иванович решил поступить в рыболовецкую артель, ему устроили экзамен: испытали силу, ловкость. И только потом приняли равноправным членом. О том, что он писатель, никто не догадывался. И Куприн наравне со всеми тянул сети, разгружал баркас, мыл палубу после очередного рейса.

Тяжелый физический труд давал ему разрядку. Писатель страдал, если ему приходилось быть замурованным в четырех стенах кабинета. Так, в 1908 году суд приговорил его “за опорочение представителя правительственной власти” вице-адмирала Чухнина к десятидневному домашнему аресту или денежному штрафу. Куприн согласился на арест. Три дня протомился и затосковал. На пятый стал упрашивать, чтобы оставшиеся дни заменили денежным штрафом!

Любопытно, что Куприна меньше тянуло к людям так называемого “интеллигентного” и канцелярского труда. Он был убежден: ничто не дает такой богатый материал, как близкое знакомство с простым людом. Непосредственное участие в труде, а не наблюдение со стороны становилось для Куприна уже фактом творчества, той необходимой почвой, которая питала его знания, фантазию.

Бурный темперамент не давал писателю подолгу заниматься литературным трудом. Он так же резко охладевал к работе, как горячо и энергично приступал к ней. Даже во время творческого подъема писатель мог бросить рукопись ради случайно встретившегося “интересного человека” или писать в таких условиях, в которых иной литератор не составил бы и двух фраз.

Иногда Куприн вдруг прерывал работу, бросал на половине, если убеждался, что не даются ему “точные” слова. Он трудился как мастер-ювелир, отчеканивая фразы. Меткое слово, услышанное случайно, афоризм, художественная деталь – все записывал Куприн в записную книжку. Придет время – и все может понадобиться. Книжки хранят сотни таких заметок, кусочков разговора.

Год проходит за годом. Писатель все дальше и дальше уходит от нас в историю. Не стареют лишь его книги

почти вовсе не пил, за молодыми казачками, — которых прелесть трудно постигнуть, не видав их, — он никогда не волочился. Говорили, однако, что жена полковника была неравнодушна к его выразительным глазам; но он не шутя сердился, когда об этом намекали.

Была только одна страсть, которой он не таил, — страсть к игре. За зеленым столом он забывал всё, и обыкновенно проигрывал; но постоянные неудачи только раздражали его упрямство. Рассказывали, что раз, во время экспедиции, ночью, он на подушке метал банк; ему ужасно везло. Вдруг раздались выстрелы, ударили тревогу, все вскочили и бросились к оружию. «Поставь ва-банк!» — кричал Вулич, не подымаясь, одному из самых горячих понтёров. — «Идет семёрка», — отвечал тот, убегая. Несмотря на всеобщую суматоху, Вулич докинул талью

неопределённо-личные предложения, укажите способ выражения сказуемого-глагола в них.
Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевных и семейных тайн, вина почти вовсе не пил, за молодыми казачками, которых прелесть трудно постигнуть, не видав их, он никогда не волочился. Говорили, однако, что жена полковника была неравнодушна к его выразительным глазам. Но он не шутя сердился, когда об этом намекали.
Была только одна страсть, которой он не таил: страсть к игре. За зеленым столом он забывал всё и обыкновенно проигрывал; но постоянные неудачи только раздражали его упрямство. Рассказывали, что раз, во время экспедиции, ночью, он на подушке метал банк; ему ужасно везло. Вдруг раздались выстрелы, ударили тревогу. Все вскочили и бросились к оружию. "Поставь ва-банк!" - кричал Вулич, не подымаясь, одному из самых горячих понтёров. "Идёт семёрка", - отвечал тот, убегая. Несмотря на всеобщую суматоху, Вулич докинул талью

Тюльпаномания по-голландски

Какие фантастические истории могут происходить на рынке при обгоняющем росте спроса по сравнению с предложением, можно увидеть на примере «тюльпанного безумства», охватившего Голландию в 1630 году.

Никто до сих пор не знает точно главную причину, из-за которой цветок, привезенный в Европу за 80 лет до того и спокойно красовавшийся на клумбах зажиточных граждан, внезапно стал предметом бешеного спроса. Но факт остается фактом – с 1630 года цены на луковицы тюльпанов, подгоняемые спросом, стали быстро повышаться, и этот неуклонный рост быстро привлек внимание всей страны.

Голландцы вскоре смекнули, что такое устойчивое удорожание невзрачных цветочных луковиц создает прекрасные условия для превращения их в куда более красивые золотые монеты.

И для этого даже не надо изучать таинственную науку алхимию. Достаточно просто купить побольше луковиц, а потом продать их, когда цена еще поднимется. Эта нехитрая комбинация, именуемая обычно спекуляцией, стала повальным увлечением и горожан, и крестьян.

В итоге возник механизм самоподстегивающегося спроса. Действительно, чем больший спрос люди предъявляли на луковицы тюльпанов, тем выше поднимались их цены. А чем выше поднимались их цены, тем больше была прибыль цветочных спекулянтов и тем отчетливее голландцы понимали: дело-то верное, зевать нельзя и надо покупать луковиц побольше и поскорее! Так спрос подстегивал цены, а цены – спрос.

Поэтому цены луковиц достигли поднебесной высоты. Сохранившиеся документы свидетельствуют: за луковицу платили до 2500 гульденов. А на такую сумму в то время можно было купить 2 воза пшеницы, 4 воза сена, 4 откормленных быка, столько же откормленных свиней, 12 взрослых овец, 4 бочки пива, 2 бочки сливочного масла, 500 килограммов сыра, кровать, костюм и серебряный кубок.

В этой ситуации купцы за бесценок распродавали свои склады, чтобы побыстрее выручить наличные деньги и пустить их на покупку тюльпанов. Те же, кому денег не хватало, одалживали их у банкиров и ростовщиков с уверенностью, что легко расплатятся потом из «цветочных прибылей».

И вдруг рынок «лопнул» - на очередном аукционе выставленная на продажу луковица принесла хозяину только 1000 гульденов вместо ожидаемой суммы в 1250 гульденов. И этой новости, облетевшей всю страну, хватило для того, чтобы люди сразу испугались и начали спешно сбывать свои «драгоценные» луковицы. Но их уже никто не хотел покупать по столь высоким ценам.

Иными словами, предложение резко превысило спрос, а, как мы уже знаем, в такой ситуации равновесная цена начинает снижаться. В Голландии же цены тюльпанов просто «рухнули», и люди, еще вчера чувствующие себя богачами, вдруг оказались нищими: многие из них купили луковицы на одолженные деньги, а вернуть-то долг было нечем!

Увы, печальный опыт голландцев не излечил человечество от стремления к быстрому обогащению за счет рискованной игры на колебаниях цен. Правда, со временем люди придумали более изощренные формы такой игры и научились несколько снижать опасность разорения при неудачных спекуляциях.