На карте нашей страны много морей,Каждое из них имеет свое название,

(1)Вновь нас несет желтая, пьяная вода Поныша. (2)Вновь летят мимо затопленные ельники. (3)Низкие облака нестройно тащатся над тайгой. (4)Длинные промоины огненно-синего неба ползут вдали. (5)На дальних высоких увалах, куда падает солнечный свет, лес зажигается ярким, мощным малахитом. (6)На склонах горных отрогов издалека белеют затонувшие в лесах утесы. (7)Приземистые, крепко сбитые каменные глыбы изредка выламываются из чащи к реке, как звери на водопой. (8)Вода несет нас, бегут мимо берега, и линия, разделяющая небо и землю, то нервно дрожит на остриях елей, то полого вздымается и опускается мягкими волнами гор, словно спокойное дыхание земли.
(9)Под вечер у берегов начинают встречаться поваленные ледоходом деревья. (10)Я тревожусь: такие «расчёски», упавшие поперек реки, могут запросто продрать гондолы нашего катамарана. (11)Впереди я вижу длинную сосну, треугольной аркой перекинувшуюся над потоком. (12)Достаточно порыва ветра, чтобы сосна рухнула вниз и перегородила дорогу, как шлагбаум. (13)Я встаю на катамаране во весь рост и гляжу вперед. (14)Я вижу одну, две, три, еще сколько-то елей, рухнувших в воду. (15)Дело худо. (16)Мы проплываем под сосной, как под балкой ворот. (17)Ворота эти ведут в царство валежника.
(18)Катамаран обходит одну «расчёску», потом, чиркнув бортом, другую. (19)Борман командует толково, без нервов. (20)Но третью «расчёску» мы зацепляем кормой. (21)Градусов сражается с еловыми лапами и вырывается из них красный, лохматый, весь исцарапанный.
– (22) Бивень! – орёт он на Бормана. – (23)Соображай, куда командуешь!
(24)И тотчас нас волочит на другую ёлку.
– (25)Падайте лицом вниз и вперёд! — кричу я.
(26)Экипаж падает лицом вниз. (27)Мы влетаем под ёлку. (28)Сучья скребут по затылкам, по спинам, рвут тент, прикрывающий наше барахло. (29)За шиворот сыплется сухая хвоя, древесная труха. (30)Поныш свирепо выволакивает нас по другую сторону ствола.
– (31)Ата-ас! – вдруг истошно вопит Чебыкин.
(32)Мы налетаем бортом теперь уже на берёзовую «расчёску».
– (33)Упирайтесь в неё вёслами! – ору я.
(34)Сила течения, кажется, так велика, что вёсла едва не вышибает из рук. (35)Круша бортом сучья, мы, к ужасу, врубаемся в крону, а я вцепляюсь в раму и ногами принимаю удар ствола. (36)Я изо всех сил отжимаюсь от него, чтобы нас не проволокло под «расчёской». (37)Она лежит слишком низко и попросту сгребёт нас всех в воду, как ножом бульдозера. (38)Поныш от нашего сопротивления словно приходит в бешенство. (39)Целый вал вмиг вырастает, бурля, вдоль левого борта. (40)Левая гондола всплывает на нём. (41)Мы кренимся на правую сторону, и вал всё же вдавливает нас под берёзу.
– (42)Тютин, Маша, живо на левый борт! – командую я. – (43)Всем надеть спасжилеты! (44)Овечкин, руби сучья снизу!
(45)Серой тенью мимо меня пролетает по стволу Овечкин с топором. (46)Он седлает ствол и начинает яростно рубить его перед собою.
– (47)Овчин, назад!.. – надрываюсь я.
(48)Овечкин молчит. (490Лицо его побелело. (50)На лбу по-мужицки вздулись вены. (51)Топор носится вверх и вниз. (52)Щепки клюют меня.
(53)Оглушительный треск, хруст, плеск – это отсечённый ствол, обнимая катамаран всеми ветвями, рушится в воду. (54)Фонтан брызг окатывает нас. (55) Освободившись, катамаран резко идёт вперёд. (56)Когда через мгновение я прихожу в себя, вижу Овечкина, сидящего верхом на обрубленном стволе, который остаётся позади. (57)А ещё через мгновение Овечкин, как летучая мышь, прыгает на уходящий катамаран и падает грудью на корму. (58)Мы с Градусовым выволакиваем его из воды. (59)Поныш несет нас дальше, свободных и очумелых.
(61)Маша смотрит на Овечкина потемневшими, серьёзными глазами.
– (62)Он ведь спас нас!.. – потрясённо говорит Люська.
(По А. Иванову)

аргумента в подтверждение фразе из текста. Текст: Я — уже немолодой писатель, выстроивший себя в языке и язык в себе. Строй моего языка есть строй моей души, моя речь есть моя мысль, структура языка — это структура моей личности, вообще русский язык — основа моей идентичности. Тут любые изменения крайне болезненны. Я всякое мгновение вынужден решать, когда сознательно, а когда и безотчетно, — приспосабливаться к тому или иному новшеству или отвергать его, приветствовать — или держать оборону. Подобно гимнасту, я должен всякое мгновение отдавать себе отчет — этот новый прием, это новое упражнение, жест — они разомнут, разогреют меня или разорвут мне мышцы. Когда англичане перевозили мешки с чаем на клиперах, чай в пути напитывался испарениями океана, морским воздухом, и обретал особый запах и вкус. Слова, доставленные нам сквозь волны жизни многих поколений, напитались, подобно чаю, нравственным, социальным и прочим опытом поколений. Благодаря этому оценка явления, обозначенного словом, заключена в самом слове. Никаких дополнительных прояснений значения уже и не нужно. К примеру, ко гда мы говорим «герой» — этого достаточно, наше отношение к человеку, которого мы так называем, явлено в самом слове. Слова воздушны, однако каждое из них имеет свой вес. Слово может принести радость,но, к сожалению, оно может и заставить страдать. Государственные мужи должны, наконец, приоткрыть для себя русский язык... Стоит попытаться возобновить освоение родного языка. Французских гимнастов и студентов , к примеру, настоятельно учат писать официальные письма со всеми нюансами стиля в зависимости от того, кому письмо адресовано и какую цель оно преследует. Речь французских чиновников и политиков изощрена и виевата. Каждый пытается перещеголять другого во владении французским языком, поэтому они и произносят такие длинные речи что стало уже притчей во языцех. В основе обучения языку лежит простая вещь — научить адекватно и внятно излагать свои мысли. И научить, собственно, мыслить. Этим взаимообусловленным целям испокон века служили школьные сочинения.