Чувствуя близкий конец скитания, Алексей пополз, не жалея сил и не отдыхая.

9.Теплолечение 10.Нефтепровод 11.Малоопытный 12.Китолов 13.Сталевар 14.Столетний 15.Корнеплод Заранее спасибо :)

(По К. Паустовскому. )
После тяжелой, суровой зимы вышли под
весеннее солнце пахари, старые и молодые, не жалея сил и труда, вспахали
отогревшуюся землю и засеяли ее, разрыхленную, чистыми семенами,
доверяя природе, благодатному ее теплу, свету все свои надежды. Вот
скоро семена пустят корни, проклевываясь стебельками, высовываясь
листьями. Дадут богатый урожай… Порукой их доверию было жаркое в небе
солнце, буйное весеннее ликование, охватившее все живое вокруг. Вместе с
травами, цветами и пестрым роем бабочек, щебечущими птицами радовался и
пахарь. Ему казалось, что впереди ждут его дни, такие же яркие, как это
весеннее празднество. Светлые полосы всходов пшеницы, овса, темные
клинья не расцветшей еще гречихи на обширных полях радовали пахаря,
делая его чувства глубже, весомей. Он верил, что так же, как пришла за
суровой зимой весна, так и за сумрачным прошлым наступит ясная,
счастливая жизнь… (Г. Ибрагимов. )

оно подчас всецело овладевает мною. Как-то вечером вскоре после войны в шумном, ярко освещённом «Гастрономе» я встретился с матерью Лёньки Зайцева. Стоя в очереди, она задумчиво глядела в мою сторону, и не поздороваться с ней я просто не мог. Тогда она присмотрелась и, узнав меня, выронила от неожиданности сумку и вдруг разрыдалась. Я стоял не в силах двинуться или вымолвить хоть слово. Никто ничего не понимал; предположили, что у неё вытащили деньги, а она в ответ на расспросы лишь истерически выкрикивала: «Уйдите!!! Оставьте меня в покое!..» В тот вечер я ходил словно пришибленный. И хотя Лёнька, как я слышал, погиб в первом же бою, возможно не успев убить и одного немца, а я пробыл на передовой около трёх лет и участвовал во многих боях, я ощущал себя чем-то виноватым и бесконечно должным и этой старой женщине, и всем, кто погиб — знакомым и незнакомым, — и их матерям, отцам, детям и вдовам... Я даже толком не могу себе объяснить почему, но с тех пор я стараюсь не попадаться этой женщине на глаза и, завидя её на улице — она живёт в соседнем квартале, — обхожу стороной. А 15 сентября — день рождения Петьки Юдина; каждый год в этот вечер его родители собирают уцелевших друзей его детства. Приходят взрослые сорокалетние люди, но пьют не вино, а чай с конфетами, песочным тортом и яблочным пирогом — с тем, что более всего любил Петька. Всё делается так, как было и до войны, когда в этой комнате шумел, смеялся и командовал лобастый жизнерадостный мальчишка, убитый где-то под Ростовом и даже не похороненный в сумятице панического отступления. Во главе стола ставится Петькин стул, его чашка с душистым чаем и тарелка, куда мать старательно накладывает орехи в сахаре, самый большой кусок торта с цукатом и горбушку яблочного пирога. Будто Петька может отведать хоть кусочек и закричать, как бывало, во всё горло: «Вкуснота-то какая, братцы! Навались!» И перед Петькиными стариками я чувствую себя в долгу; ощущение какой-то неловкости и виноватости, что вот я вернулся, а Петька погиб, весь вечер не оставляет меня. В задумчивости я не слышу, о чём говорят; я уже далеко-далеко... До боли клеш-нит сердце: я вижу мысленно всю Россию, где в каждой второй или третьей семье кто-нибудь не вернулся...

Куда река пошла там и русло будет. 3. Везде где солнце светит товарищи у нас. 4. Там где глаз не мог уже различить в потемках поле от неба ярко мерцал огонек. 5. Небо было там пурпурное теплое и ласковое и манило туда где оно касалось краем зелени лугов. 6. Иди куда влечет тебя свободный ум. 7. Вскоре он угадал где он находится. 8. Пароход плавно нес свои огни и палубу заполненную пассажирами мимо подмосковных дачных рощ и разливов где догорал холодноватый закат. 9. на пне где мы сидели я заметил несколько фигур вырубленных топором и похожих на те которые я видел во время последней экскурсии к реке. 10. Когда мы подошли к правому берегу мне указали там где я меньше всего ожидал узкую тропу вверх. Только с помощью коней и ветвей можно было добраться до площадки откуда тропинка становилась шире и отложе. 11. Красные лучи ложились огнистым свинцом по речке там где она пряталась под нависшие кусты. 12. Он выехал туда откуда одна за другой съезжали во двор лошади.

За крайней избой нашей степной деревушки пропадала во ржи наша прежняя дорога к городу. И у дороги, в хлебах, при начале уходившего к горизонту моря колосьев, стояла белоствольная и развесистая плакучая береза. Глубокие колеи дороги зарастали травой с желтыми и белыми цветами, береза была искривлена степным ветром, а под ее легкой сквозной сенью уже давным-давно возвышался ветхий, серый голубец, — крест с треугольной тесовой кровелькой, под которой хранилась от непогод суздальская икона Божией матери.

Шелковисто-зеленое, белоствольное дерево в золотых хлебах! Когда-то тот, кто первый пришел на это место, поставил на своей десятине крест с кровелькой, призвал попа и освятил «Покров пресвятыя Богородицы». И с тех пор старая икона дни и ночи охраняла старую степную дорогу, незримо простирая свое благословение на трудовое крестьянское счастье. В детстве мы чувствовали страх к серому кресту, никогда не решались заглянуть под его кровельку, — одни ласточки смели залетать туда и даже вить там гнезда. Но и благоговение чувствовали мы к нему, потому что слышали, как наши матери шептали в темные осенние ночи:

— Пресвятая Богородица, защити нас покровом твоим!

Осень приходила к нам светлая и тихая, так мирно и спокойно, что, казалось, конца не будет ясным дням.

Она делала дали нежно-голубыми и глубокими, небо чистым и кротким. Тогда можно было различить самый отдаленный курган в степи, на открытой и просторной равнине желтого жнивья. Осень убирала и березу в золотой убор. А береза радовалась и не замечала, как недолговечен этот убор, как листок за листком осыпается он, пока, наконец, не оставалась вся раздетая на его золотистом ковре. Очарованная осенью, она была счастлива и покорна и вся сияла, озаренная из-под низу отсветом сухих листьев. А радужные паутинки тихо летали возле нее в блеске солнца, тихо садились на сухое, колкое жнивье... И народ называл их красиво и нежно — «пряжей Богородицы».

Зато жутки были дни и ночи, когда осень сбрасывала с себя кроткую личину. Беспощадно трепал тогда ветер обнаженные ветви березы! Избы стояли нахохлившись, как куры в непогоду, туман в сумерки низко бежал по голым равнинам, волчьи глаза светились ночью на задворках. Нечистая сила часто скидывается ими, и было бы страшно в такие ночи, если бы за околицей деревни не было старого голубца. А с начала ноября и до апреля бури неустанно заносили снегами и поля, и деревню, и березу по самый голубец. Бывало, выглянешь из сеней в поле, а жесткая вьюга свистит под голубцом, дымится по острым сугробам и со стоном проносится по равнине, заметая на бегу следы по ухабистой дороге. Заблудившийся путник с надеждой крестился в такую пору, завидев в дыму метели торчащий из сугробов крест, зная, что здесь бодрствует над дикой снежной пустыней сама царица небесная, что охраняет она свою деревню, свое мертвое до поры до времени поле.