ОПРЕДЕЛИТЕ ПРОБЛЕМУ Читать – это осмысливать жизнь, себя самого в этой жизни. (2)Книги пишут в расчёте на тех людей, которые способны сопереживать и тем

Пожалуйста!
(1)Шестидесятипятилетнего Георгия Андреевича, известного физика-ядерщика, лауреата нескольких международных премий, беспокоило, что младший сын увлекается спортом и почти ничего не читает. (2)Неужели это свойство поколения, неужели книга перестала быть тем, чем она уже была в России в течение двух столетий для образованных людей? (3)Не может быть, чтобы книга, самый уютный, самый удобный способ общения с мыслителем и художником, ушла из жизни!(4)Он сам стал читать двенадцатилетнему сыну. (5)Но сын не улавливал того очаровательного перемигивания многих смыслов, которое дает настоящий художественный текст и в который автор вовлекает благодарного читателя. (6)Неужели телевизор и компьютерные игры победили? (7) И нельзя же все время читать ему вслух. (8)Георгия Андреевича в этом возрасте невозможно было оторвать от книги! (9)Более того, он был уверен, что его успехи в физике каким-то таинственным образом связаны с прочитанными и любимыми книгами. (10)Занимаясь физикой, он заряжал себя азартом вдохновения, который охватывал его при чтении. (11)А ведь счастье этого состояния он испытал до физики. (12)Книга была первична.(13)Нет, надо приучить сына читать самостоятельно. (14)Но сын этого не хотел, морщился, пытался любым способом увильнуть от постылой обязанности.(15)На даче отец с сыном играли в бадминтон. (16) Из-за язвительных насмешек постоянно выигрывавшего сына отец вдруг понял, что он, хотя и физик высокого класса, никаким авторитетом у сына не пользуется. (17)Нужно завоевать авторитет. (18)Но как это сделать?(19) Спорт — единственное, что увлекает мальчика кроме телевизора и компьютерных игр.(20) Он должен через спорт завоевать авторитет у сына. (21)Он должен переиграть его в бадминтон.(22)На следующий день, когда сын предложил поиграть, отец сказал ему:-- (23)Если я у тебя выиграю, будешь два часа читать книгу!-- (24)Ты у меня выиграешь... — презрительно ответил сын. — (25) Папа, у тебя крыша поехала!-- (26)Но ты согласен на условия?-- (27)Конечно!(28)Отец, решив во что бы то ни стало выиграть у сына, внутренне сосредоточился, напружинился, хотя внешне держался равнодушно....(29)То и дело слышалось шлепанье ракеткой по волану. (30)Хотя Георгий Андреевич весь был сосредоточен на игре, в голове его мелькали мысли, никакого отношения к игре не имеющие..(31)Если бы Пушкин прожил еще хотя бы десять лет, вероятно, история России могла быть совершенно другой... (32)Удар!...(33)Вся русская культура расположена между двумя фразами: пушкинской: подите прочь, какое дело поэту мирному до вас! (34) И толстовской: не могу молчать! … (35)Удар!...(36)Задыхаюсь! (37)Задыхаюсь! (38)Нельзя было почти всю жизнь работать по четырнадцать часов!...(39)Удар! ...(40)Выражение «тихий Дон», кажется, впервые упоминается у Пушкина в «Кавказском пленнике»... (41)Если бы не перечитывал сыну, никогда бы не вспомнил... (42)Удар! ...(43)Если предстоит конец книжной цивилизации, это удесятерит агрессивность человечества. (44)Ничто не может заменить натурального Толстого и натурального Шекспира... (45)Удар! (46)Сын, не замечая необычайной сосредоточенности отца, пропустил достаточно много ударов, уверенный, что отец случайно вырвался вперед. (47)Но при счете десять — пять в пользу отца (а играть решили до двадцати одного очка) он как бы очнулся.(48)Шквал сильных ударов посыпался на отца. (49)Но почти все удары, сам удивляясь себе, отец изворачивался брать и посылать обратно. (50)Он дотягивался до очень трудных подач и отбивал их, замечая в глазах у сына как бы комически-заторможенное уважение. (51)Однако сын порядочно загнал его своими подачами. (52) Сердце колотилось во всю грудную клетку, он был весь мокрый от пота.(53) Но чем трудней ему было, с тем большей самоотдачей он шел к победе. (54)В каждый удар он вкладывал все силы, как будто удар этот был последним и самым решительным.(55)Игра приближалась к победному концу, и сын стал нервничать.-- (56)Эта ракетка соскальзывает с руки, — крикнул он, — я пойду возьму запасную.(59)Сейчас, когда игра остановилась и он осознал (59)Сейчас, когда игра остановилась и он осознал свою усталость, он чуть не отдал концы от пережитого напряжения.(60)Отец слегка отдышался. (61)Сын прибежал с новой ракеткой, и они продолжили игру. (62)И хотя эта ракетка была ничуть не лучше прежней, сын стал бить по волану с такой размашистой силой, словно стремился не просто выиграть у отца, а вытолкнуть его из жизни.(63) Сын опять загнал отца, но вдруг споткнулся, наступив на шнурок незавязанного кеда.(64)Он занялся своими шнурками, а отец в это время старался отдышаться, иначе от переутомления он сам мог грохнуться(65)Через минуту отец выиграл, на два очка опередив сына, и вдруг почувствовал всем своим существом, что сын проникся к нему уважением….(66)После обеда мальчик послушно пошел читать в свою комнату….(По Ф.Искандеру)

Во дворе нашего дома идет строительство. В окно кухни можно наблюдать, как время от времени выстраивается цепочка и слева направо, слева направо — ручеек кирпичей, впадающий в ровный, растущий на глазах штабе лек. И как только выстраивались, как только начиналось — слева направо, слева направо, все они, раз­ноликие, становились похожи друг на друга. Попал в цепочку — сам себе уже не хозяин.Каждого из нас окружают люди. Но эти люди никогда не бывают хаотичной массой, всегда определенным образом выстроены в не­кий действующий механизм — маленький, временный, как цепочка, перебрасывающая кирпичи, или же необъятно великий, непостижи­мо сложный, который мы привыкли называть словом «общество». Люди не способны жить неупорядоченно. Никто не посмеет ска­зать про себя: я независим, сам себе полный хозяин, что хочу, то и ворочу. Меньше всего имели право на это царствующие особы, они являлись наиболее важной частью сложившихся механизмов, а по­тому свое личное «хочу» должны были обуздывать больше других. В юности я стал мельчайшей молекулой грандиознейшей ги­перобщественной системы — Второй мировой войны. По своей природе я не был убийцей, ни по природе, ни по воспитанию, пуш­кинское «милость к падшим призывал» всегда отзывалось во мне. Но вопреки себе я вынужден был убивать и делал это без каких-либо угрызений совести. Даже гуманнейший из людей — Пушкин, окажись он на моем месте, поступал бы так же.Если стихийные людские системы способны заставить гуман­нейшего убивать, сострадательного совершать жестокости, чест­ного кривить душой, то должно быть принципиально возможно и обратное — некие общественные механизмы, принуждающие же­стокосердного проявлять сострадание, эгоиста — творить велико­душные поступки. Слева направо, слева направо — против настро­енного движения не попрешь. Вся суть в том, куда направить движение механизма.Из века в век эпизодически предлагались проекты идеальных общественных устройств, при которых должны отсутствовать наси­лие и вельможное тунеядство, необузданная роскошь и унизитель­ная нищета. Платон, Ян Гус, Томас Мор,Кампанелла — сколько таких благородных проектировщиков прошло по земле... Скорей всего, и у апостола Павла существовал свой проект, основанный на принципе «если кто не хочет трудиться, тот и не ешь». И ни один не принят жизнью. Отвергнуты все. Почему?.. (В.Тендряков)

Обращайте
внимание на детали. Теперь я хочу сказать о тех деталях, которые особенно
следует, как мне кажется, ценить сами по себе. Это детали, мелочи,
свидетельствующие о простых человеческих чувствах, о человечности. Они могут
быть и без людей – в пейзаже, в жизни животных, но чаще всего в отношениях между
людьми.

Древнерусские иконы очень «каноничны». Это
традиционное искусство. И тем ценнее в них все, что отступает от каноничности,
что дает выход человеческому отношению художника к изображаемому. В одной иконе
«Рождества Христова», где действие происходит в пещере для животных, изображена
маленькая овечка, которая лижет шейку другой овце – побольше. Может быть, это
дочь ласкается к матери? Эта деталь совсем не предусмотрена строгими
иконографическими нормами композиции «Рождества», поэтому она кажется особенно
трогательной. Среди очень «официального» – вдруг такая милая деталь…

В стенописях XVII века московской церкви в
Никитниках вдруг среди трафаретного пейзажа изображена молоденькая березка, да
такая «русская», трогательная, что сразу веришь, что художник умел ценить
русскую природу. Сохранились автобиографические произведения монахов Рильского
монастыря в Болгарии. Одна такая автобиография XIX века рассказывает жизнь
монаха, собиравшего пожертвования на монастырь. И он бывал в очень бедственных
положениях: иногда перед ним закрывались двери домов, его не пускали ночевать,
часто ему нечего было есть (из пожертвованных на монастырь денег себе он ничего
не брал) и т. д. И вот он восклицает в одном месте своих записок: «О, монастырь
мой, монастырь, как там тепло и сытно!» Заканчивается рассказ этого монаха
трафаретным проклятием тому, кто испортит книгу, исказит текст и прочее. Но
дальше он пишет: «Если я это пишу, то не подумайте обо мне плохо, что я злой и
дурной!» Правда, трогательно? Примите во внимание, что «проклятия» эти
неряшливому читателю и невнимательному переписчику были обычным трафаретом, так
заканчивались многие рукописи.



Принято было думать, что в Древней Руси
якобы плохо понимали красоту природы. Основывалось это мнение на том, что в
древнерусских произведениях редки подробные описания природы, нет пейзажей,
какие есть в новой литературе. Но вот что пишет митрополит Даниил в XVI веке:
«И аща хошеши прохладитися (то есть отдохнуть от работы. – Д. Л.) – изыди на
преддверие храмина твоея (твоего дома. – Д. Л.), и виждь небо, солнце, луну,
звезды, облака, ови высоци, ови же нижайше, и в сих прохлажайся».

Я не привожу примеры из произведений
общеизвестных, признанных за высокохудожественные. Сколько этих трогательных
человеческих эпизодов в «Войне и мире», особенно во всем том, что связано с
семьей Ростовых, или в «Капитанской дочке» Пушкина и в любом художественном
произведении. Не за них ли мы любим Диккенса, «Записки охотника» Тургенева,
чудесную «Траву-мураву» Федора Абрамова или «Мастера и Маргариту» Булгакова.
Человечность всегда была одним из важнейших явлений литературы – большой и
маленькой. Стоит искать эти проявления простых человеческих чувств и забот. Они
драгоценны. А особенно драгоценны они, когда их находишь в переписке, в
воспоминаниях, в документах. Есть, например, ряд документов, свидетельствующих
о том, как простые крестьяне уклонялись под разными предлогами от участия в
строительстве острога в Пустозерске, где узником должен был быть Аввакум. И это
решительно все, единодушно! Их увертки – почти детские, показывают в них
простых и добрых людей.

— выдох, выдох!» Я слышу голос инструктора гимнастики: «Чтобы вдохнуть полной грудью, надо хорошенько выдохнуть. Учитесь прежде всего выдыхать, избавляться от „отработанного воздуха”».

Жизнь — это прежде всего дыхание. «Душа», «дух»! А умер — прежде всего — «перестал дышать». Так думали исстари. «Дух вон!» — это значит «умер».

«Душно» бывает в доме, «душно» и в нравственной жизни. Хорошенько выдохнуть все мелочные заботы, всю суету будничной жизни, избавиться, стряхнуть все, что стесняет движение мысли, что давит душу, не позволяет человеку принимать жизнь, ее ценности, ее красоту.

Человек всегда должен думать о самом важном для себя и для других, сбрасывая с себя все пустые заботы.

Надо быть открытым к людям, терпимым к людям, искать в них прежде всего лучшее. Умение искать и находить лучшее, просто «хорошее», «заслоненную красоту» обогащает человека духовно.

Заметить красоту в природе, в поселке, городе, улице, не говоря уже в человеке, сквозь все заслоны мелочей — это значит расширить сферу жизни, сферу того жизненного простора, в которой живет человек.

Я долго искал это слово — сфера. Сперва я сказал себе: «Надо расширять границы жизни», — но жизнь не имеет границ! Это не земельный участок, огороженный забором — границами. Расширять пределы жизни — не годится для выражения моей мысли по той же причине. Расширять горизонты жизни — это уже лучше, но все же что-то не то. У Максимилиана Волошина есть хорошо придуманное им слово — «окоем». Это все то, что вмещает глаз, что он может охватить. Но и тут мешает ограниченность нашего бытового знания. Жизнь не может быть сведена к бытовым впечатлениям. Надо уметь чувствовать и даже замечать то, что за пределами нашего восприятия, иметь как бы «предчувствие» открывающегося или могущего нам открыться нового. Самая большая ценность в мире — жизнь: чужая, своя, жизнь животного мира и растений, жизнь культуры, жизнь на всем ее протяжении — и в прошлом, и в настоящем, и в будущем... А жизнь бесконечно глубока. Мы всегда встречаемся с чем-то, чего не замечали раньше, что поражает нас своей красотой, неожиданной мудростью, неповторимостью.