правильно или нет у меня отмечено:) если не правильно то помогите выбрать правильный ответ?

Снежинка , процветающий , застеклить , навыпуск , издеваясь , обувной , мореплаватель , подошли , писательница , повернуться , подорожник , капля , побелка , согнутый , тройной ,переподготовка , пешком .
Буду очень БЛАГОДАРНА !!!!

ошибками.

21. 1. Звенит, колдовски бормочет родниковая струя стекая в реку.

2. Врач не волшебник.

3. Орел, острокрылая гордая птица, садится на черный валун.

4. Француз стоял, как вкопанный.

5. Дело не в трусости, а в том, что я знаю что говорю.

22. 1. Небо ли такое белое или солью выцвела вода?

2. Йогурт – замечательный завтрак для всей семьи.

3. Спустя два года, в 1612 году, он покинул страну.

4. Одним словом дом, где жил Петя, во всех отношениях был превосходный.

5. Он воспринял звонок о старом долге, как жалкую уловку с моей стороны.

23. 1. За теми деревьями леса, леса, леса.

2. К тишине ожидания примешивался, не столько слышимый, сколько угадываемый шум движения поезда.

3. Спустя мгновение раздался гром.

4. Что я вчера видел! ...

5. Это была улыбка необыкновенно добрая, широкая и мягкая как у разбуженного ребенка.

24. 1. Там где ветры слизали снег, земля по ночам гулко лопается.

2. С утра до поздней ночи Федор работал не покладая рук.

3. Уже более недели приезжий господин жил в городе, разъезжая по вечеринкам и обедам и таким образом проводя как говорится очень приятно время.

4. Пьер был одним из тех людей, которые, несмотря на внешнюю слабость характера, не ищут поверенного для своего горя.

5. Мне вспомнилось чье-то изречение: «Храбрым человек становится тогда, когда трусом оставаться значительно опаснее».

25. 1. Гроза рычала все ближе, и земля поглощала ее картавые, глухие, полные недовольства звуки, а я все глядел на красноватые бледные в ярости солнца огни костра.

2. Вслушиваюсь в шорохи, в крики, встречающие весну, – сердце радуется.

3. Что-то слышится родное в долгих песнях ямщика: то раздолье удалое, то сердечная тоска.

4. Мы проходили такими чудными лужайками, где голубели цветы и медовый одуванчик потряхивал золотой головкой.

5. Там, внизу море увлажняет воздух и делает его мягким, отзывчивым и нежным.

26. 1. Как хорошо ты, о море ночное!

2. Вокруг по-прежнему было тихо, спокойно.

3. Повсюду статные силуэты тополей; высокие, стройные они словно свернутые знамена.

4. «Я сторонник конкретных дел, а не разговоров» - сказал губернатор.

5. Жестикулируя, он опрокинул рукавом соусник, и на скатерти образовалась большая лужа, но, кроме меня, казалось, никто не заметил этого.

27. 1. Дверь в палату распахнулась, словно под порывом ветра, и кто-то ворвался внутрь

22. 1. Небо ли такое белое или солью выцвела вода?

2. Йогурт – замечательный завтрак для всей семьи.

3. Спустя два года, в 1612 году, он покинул страну.

4. Одним словом дом, где жил Петя, во всех отношениях был превосходный.

5. Он воспринял звонок о старом долге, как жалкую уловку с моей стороны.

23. 1. За теми деревьями леса, леса, леса.

2. К тишине ожидания примешивался, не столько слышимый, сколько угадываемый шум движения поезда.

3. Спустя мгновение раздался гром.

4. Что я вчера видел! ...

5. Это была улыбка необыкновенно добрая, широкая и мягкая как у разбуженного ребенка.

24. 1. Там где ветры слизали снег, земля по ночам гулко лопается.

2. С утра до поздней ночи Федор работал не покладая рук.

3. Уже более недели приезжий господин жил в городе, разъезжая по вечеринкам и обедам и таким образом проводя как говорится очень приятно время.

4. Пьер был одним из тех людей, которые, несмотря на внешнюю слабость характера, не ищут поверенного для своего горя.

5. Мне вспомнилось чье-то изречение: «Храбрым человек становится тогда, когда трусом оставаться значительно опаснее».

25. 1. Гроза рычала все ближе, и земля поглощала ее картавые, глухие, полные недовольства звуки, а я все глядел на красноватые бледные в ярости солнца огни костра.

2. Вслушиваюсь в шорохи, в крики, встречающие весну, – сердце радуется.

3. Что-то слышится родное в долгих песнях ямщика: то раздолье удалое, то сердечная тоска.

4. Мы проходили такими чудными лужайками, где голубели цветы и медовый одуванчик потряхивал золотой головкой.

5. Там, внизу море увлажняет воздух и делает его мягким, отзывчивым и нежным.

26. 1. Как хорошо ты, о море ночное!

2. Вокруг по-прежнему было тихо, спокойно.

3. Повсюду статные силуэты тополей; высокие, стройные они словно свернутые знамена.

4. «Я сторонник конкретных дел, а не разговоров» - сказал губернатор.

5. Жестикулируя, он опрокинул рукавом соусник, и на скатерти образовалась большая лужа, но, кроме меня, казалось, никто не заметил этого.

27. 1. Дверь в палату распахнулась, словно под порывом ветра, и кто-то ворвался внутрь.

2. У Юрия Андреевича захватило дыхание, и громко забилось сердце, когда, сойдя с пролетки, он подошел к парадному и позвонил в него.

3. Поезд стоит как заколдованный: никто не выходит, никто не садится, да и вокзал кажется каким-то сказочным замком, вдруг выросшим из мрака.

4. Врач объяснил, что если пожилой человек, больной гипертонией, становится раздражительным, не стоит пытаться переделать его.

5. «Кому это нужно?» – «Я не знаю кому».

всё? (5)И моё горячее тело уже не будет горячим?.. (б)Пусть будут страда¬ния. (7)Кто сказал, что я боюсь страдать? (8)Это дома я многого боялся. (9)Дома. (10)А теперь я всё уже узнал, всё попробовал. (11)Разве не достаточно одному столько знать? (12)Я ведь приго¬жусь для жизни. (13)Помогите мне. (14)Ведь это даже смешно — убивать человека, который ни¬чего не успел совершить. (15)Я даже десятого класса не окончил. (16)Помогите мне. (17)Я не о любви говорю. (18)Чёрт с ней, с любовью. (19)Я согласен не любить. (20)С меня хватит, если на то пошло. (21 )У меня мама есть. (22)Что будет с ней?.. (23)А вы знаете, как сладко, когда мама гла¬дит по голове? (24)Я ещё не успел от этого отвыкнуть. (25)Я ещё нигде толком не побывал. (26)Я, например, не был ещё на Валдае.. (27)Мне ведь нужно посмотреть, что это за Валдай? (28)Нужно? (29)Кто-то ведь написал: «И колокольчик — дар Валдая...» (30)А я даже таких строчек написать не смогу. (31)Помогите мне. (32)Я всё пройду. (33)До самого конца. (34)Я буду стрелять по фаши¬стам, как снайпер, буду единоборствовать с танками, буду голодать, не спать, мучиться...
(35)Кому я говорю всё это? (36)У кого прошу помощи? (37)Может быть, вот у них, у этих брёвен, которыми укреплён блиндаж? (38)Они и сами не рады, что здесь торчат. (39)Они ведь соснами шумели так недавно... (40)А когда мы уезжали на фронт, помнишь нашу теплушку? (41)Мы стояли у раскрытых дверей и пели какую-то торжественную песню. (42)И у нас были гордо подняты головы. (43)Эшелон стоял на запасных путях. (44)Где? (45)На Курском вокзале. (46)По домам нас не пустили. (47)Я только успел позвонить домой. (48)Наших никого не было. (49)Только старуха соседка Ирина Макаровна. (50)Сколько она мне крови попортила! (51)Она спросила меня, где стоит эшелон.
— (52)Жалко, — лицемерно сказала она, — не сможет мама повидаться-то с тобой.
(53)И я повесил трубку и вернулся к своим. (54)А через час появилась у вагона Ирина Макаровна и сунула мне сверток. (55)А потом, когда мы пели, она стояла в маленькой толпе случайных женщин. (56)Кто она мне? (57)Прощай, Ирина Макаровна. (58)Прости меня, раз¬ве я знал? (59)Я никогда не смогу понять это... (60)В свёртке были сухари и четвертинка подсолнечного масла. (61)И я поклялся сохранить один сухарь как реликвию... (62)Съел.
(63)А чего же я прошу? (64)А разве не сам я, когда прилётела «рама» и все полезли по щелям, стоял на виду?
— (65)Лезь скорей! — кричали мне.
(66)А я не прятался. (67)Ходил один и посмеивался вслух. (68)Если бы они знали, что у меня внутри делается! (69)Пусть никто не знает, что мне страшно. (70)Но себе-то самому я могу сказать правду? (71)Вот я и говорю. (72)Я не Петька Любимов. (73)Мой сосед по квар¬тире. (74)Когда началась война, он по вечерам выходил на кухню и говорил:
— (75)Немцы, паскуды, прут... (76)Надо всем вставать на защиту. (77)Вот у меня рука подживёт — пойду добровольцем.
— (78)Тебя и так призовут, Петенька, — говорили ему.
— (79)Так — не штука. (80)Так всякий пойдёт. (81)А когда-Родина в опасности, нужно не ждать. (82)Самому идти.
(83)И спрашивает меня:
— А ты Родину-то любишь?
— (84)Люблю, — говорил я. —(85)Этому меня ещё в первом классе научили.
(86)А однажды я встретил его в военкомате. (87)Это когда я повестки разносил. (88)Он меня не видел. (89)Разговаривал с капитаном каким-то.
— (90)Товарищ капитан, — сказал он, — вот я освобождение принёс.
— (91)Какое освобождение?
— (92)Броня. (93)Как специалист броню получил.
— (94)Ну зайдите вон туда и оформляйте,— сказал капитан.
(95)Броня так броня. (96)Вот так Петька. (97)Какой же он специалист незаменимый, когда он часовщиком на Арбате в мастерской работал! (98)И пошёл Петька оформляться. (99)Прошёл мимо меня. (ЮО)Остановился. (101)Покраснел.
— (102)Видал? — спросил меня. — (ЮЗ)Вот так-то, умирать кому охота?
(104)Наверно, он и сейчас по брони живёт.

Ясное апрельское утро. Бои шли в самом центре Берлина. Посреди широкой улицы - ничейная земля - аллея старых буков, выстроившихся вдоль асфальтированного проезда.
Там, и это было видно и нашим, и немецким наблюдателям, возле руин на асфальте лежала мёртвая женщина, а около нее - живая кудрявая девочка лет двух-трех. Видно было, как ребенок теребит мертвую мать, будто стараясь ее разбудить, и как испуганно поворачивает головку то в ту, то в другую сторону, откуда раздавались выстрелы. В те редкие мгновения, когда шум перестрелки стихал и наступала тишина, из разваленного дома, где находились наши, можно было расслышать тихий детский плачь. Не надрывный, а тихий, какой-то недоумевающий и безнадежный.
Спасать ребенка - значит идти почти на верную смерть. А девочка все плакала, и с каждым новым наступлением тишины плачь этот казался все более беспомощным и жалостным.
Высокий белокурый солдат, так выделявшийся среди остальных своей праздничной формой, орденами, медалями, вдруг перемахнул через кирпичный бруствер, распластался на асфальте и с проворностью ящерицы, на локтях, как умеют передвигаться только опытные, обстрелянные воины, двинулся по направлению к девочке.
Все замерли: идет на верную смерть. Но после первого залпа по обе стороны такой насыщенной огневыми средствами передовой вдруг наступила тишина. С обеих сторон улицы, видимо, следили за тем, как, извиваясь, по-пластунски солдат ползет по асфальту. Обе передовые молчали. Молчали, будто по уговору. Эсэсовцы не стреляли, и это просто поражало.
Мы видели: вот он дополз. Поднял ребенка. Какое-то время, прижавшись спиной к стене, качает его на руках. Утихомирил. Потом пополз назад, прижимая девочку к себе. Обе передовые продолжали молчать. Вот он дополз до кирпичного бруствера. Напрягся, метнулся вверх, на кирпичную стену. И в это время на той стороне грянул выстрел. Один-единственный выстрел. Фигура солдата заколебалась, начала как бы оплывать. Он сполз на руки товарищей, протянувшиеся к нему.
Те, кто были поближе, расслышали его фразу:
- Ребята, примите девочку, а я, кажется.. . готов.
Мы с Мартыновым, старые репортеры, записали самые необходимые данные: Лукьянов Трифон Андреевич. Работал до войны на Минском радиозаводе слесарем. На войне с первого дня. Старший сержант. Воевал в Сталинграде, в 13-й гвардейской. Два раза ранен.
- Ну, а если.. . нам придется побывать в Минске, что передать вашим родным?
Бесцветные губы сложились в слабую, едва заметную улыбку.
- Ничего не передавайте. Некому передавать. Нет у меня никого. Была жена, были две дочки. В первой же бомбежке от нашего дома остались воронка да щепки.
С тех пор память об этом солдате, которого похоронили где-то в братской могиле, неугасимо жила во мне.

- и все? И мое горячее тело уже не будет горячим?.. Пусть будут страдания. Кто сказал, что я боюсь страдать? Это дома я многого боялся. Дома. А теперь я все уже узнал, все попробовал. Разве не достаточно одному столько знать? Я ведь пригожусь для жизни. Помогите мне. Ведь это даже смешно - убивать человека, который ничего не успел совершить. Я даже десятого класса не кончил. Помогите мне. Я не о любви говорю. Черт с ней, с любовью. Я согласен не любить. В конце концов,

я уже любил. С меня хватит, если на то пошло. У меня мама есть. Что будет с ней?.. А вы знаете, как сладко, когда мама гладит по голове? Я еще не успел от этого отвыкнуть. Я еще нигде толком не побывал. Я, например, не был еще на Валдае. Мне ведь нужно посмотреть, что это за Валдай? Нужно? Кто-то ведь написал: "...И колокольчик - дар Валдая..." А я даже таких строчек написать не смогу. Помогите мне. Я все пройду. До самого конца. Я буду стрелять по фашистам, как снайпер, буду единоборствовать с танками, буду голодать, не спать, мучиться...

Кому я говорю все это? У кого прошу помощи? Может быть, вот у них, у этих бревен, которыми укреплен блиндаж? Они и сами не рады, что здесь торчат. Они ведь соснами шумели так недавно... А когда мы уезжали на фронт, помнишь нашу теплушку? Ах да, конечно же, помню. Мы стояли у раскрытых дверей и пели какую-то торжественную песню. И у нас были гордо подняты

головы. А эшелон стоял на запасных путях. Где? На Курском вокзале. По домам нас не пустили. Я только успел позвонить домой. Наших никого не было. Только старуха соседка Ирина Макаровна. Злая, подлая старуха. Сколько она мне крови попортила! Она спросила меня, где стоит эшелон.

- Жалко, - лицемерно сказала она, - не сможет мама повидаться-то с тобой.

И я повесил трубку и вернулся к своим. А через час появилась у вагона Ирина Макаровна и сунула мне сверток. А потом, когда мы пели, она стояла в маленькой толпе случайных женщин. Кто она мне? Прощай, Ирина Макаровна. Прости меня, разве я знал? Я никогда не смогу понять это... Может быть, ты и есть то лицо, у которого следует просить защиты? Тогда защити меня. Я не хочу умереть. Говорю об этом прямо и не стыжусь...

В свертке были сухари и четвертинка подсолнечного масла. И я поклялся сохранить один сухарь как реликвию... Съел. Значит, не смог сделать такого пустяка? А чего же я прошу? А разве не сам я, когда прилетела "рама" и все полезли по щелям, стоял на виду?

- Лезь скорей! - кричали мне.

А я не прятался. Ходил один и посмеивался вслух. Если бы они знали, что у меня внутри делается! А я не могу побежать на виду у всех. Пусть никто не знает, что мне страшно. Но себе-то самому я могу сказать правду? Вот я и говорю. Я сам себе судья. Я имею на это право. Я не Петька Любимов. Помнишь Петьку Любимова? Ну, конечно, помню. Петр Лаврентьевич Любимов. Мой

сосед по квартире. Когда началась война, он по вечерам выходил на кухню и говорил:

- Немцы, паскуды, прут... Надо всем вставать на защиту. Вот у меня рука подживет - пойду добровольцем.

- Тебя и так призовут, Петенька, - говорили ему.

- Так - не штука. Так всякий пойдет. А когда Родина в опасности, нужно не ждать. Самому идти. - И спрашивает меня:

- А ты Родину-то любишь?

- Люблю, - говорил я. - Этому меня еще в первом классе научили.

А однажды я встретил его в военкомате. Это когда я повестки разносил. Он меня не видел. Разговаривал с капитаном каким-то.

- Товарищ капитан, - сказал он, - вот я освобождение принес.

- Какое освобождение?

- Броня. Как специалист броню получил. Не хотят меня на производстве отпускать...

- Ну зайдите вон туда и оформляйте. Броню так броню, - сказал капитан.

Броня так броня. Вот так Петька. Какой же он специалист незаменимый, когда он часовщиком на Арбате в мастерской работал. И пошел Петька оформляться. Прошел мимо меня. Прошел. Остановился. Покраснел.

- Видал? - спросил меня. - Вот так