Предложение И когда отец со свистком во рту садился сбоку возле сетки , он тоже казался Кольке, а может быть, и всем остальным совсем молодым

третий слева
и предложение с деепричастным оборотом
со словосочетанием вековые традиции

войне, а может быть, работала в цирке и ушла со своим наездником на пенсию, как Стрелка из бабушкиной деревни Шемордино? Мальчику показалось, что он слышит шорох отклеившегося уголка бумаги, на которой написано: «Продается старая лошадь». И перед его глазами возникли тусклые ржавые буквы цвета крови, засохшей на бинте. Он подумал: вдруг старая лошадь стоит на холоде без попоны и от инея из гнедой превратилась в белую, в седую. Она никому не нужна, раз продается, и ее не накормили, а у него в руке два кирпича хлеба. Правда, нет соли, но ведь хлеб можно съесть и без соли.

И вдруг мальчик побежал. Это получилось само собой. Он почувствовал, что надо спешить, что если он опоздает, со старой лошадью что-то случится. Он уже не думал, где раздобыть денег на покупку лошади, куда поместить ее, что скажут родители. Он спешил, чтобы спасти старую лошадь, которая продается, а значит, никому не нужна и находится в беде.

Он бежал вдоль заборов, заваленных снегом, мимо спящих дач с закрытыми ставнями, мимо водоразборных колонок с ледяными бородами. Плакучие березки задевали его шапку серебристыми ветвями. А синяя тень где-то отстала, потерялась. Тяжелое дыхание заглушило хруст снега.

Наконец он добежал до дома, похожего на барак. На стене висела табличка: «113». Дом казался нежилым и заброшенным, и только слабый дымок над закоптелой трубой выдавал признаки жизни. Где лошадь?! Он обежал дом вокруг. Лошади не было видно. И не было рядом никакой сараюшки, где могла бы приютиться лошадь. Мальчик взбежал по скрипучим ступенькам на крыльцо, долго стучал, пока дверь открылась и на пороге показался окутанный паром старик в засаленной телогрейке.

— Где лошадь?

Старик выкатил на мальчика глаза с водянистыми прожилками, смахнул со щеки перышко от подушки и сказал:

— Нет лошади.

— Купили? — спросил мальчик и почувствовал, что опоздал.

— Пала, — сказал старик, — еще в конце октября пала.

— Как же так… — пробормотал мальчик, — как же так… пала?

Старик с любопытством посмотрел на него. Кашлянул. Почесал пятерней грудь.

— Все там будем, — безразлично сказал он и медленно закрыл дверь.

— Пала… — прошептал мальчик, глядя на закрытую дверь, и сердце его сжалось, словно он был виновен, не успел вовремя прийти на помощь. И она пала.

Обратно он шел по бесконечно долгой Красносадской улице.

У него замерзли и нос и подбородок. И он уже не мог согреть их о хлеб, потому что хлеб остыл, погас. Но мальчик крепко прижимал к пальто холодные кирпичики и горячо дышал на них, словно отдавал долг: сперва они согревали его, теперь он согревал хлеб своим дыханием.