Помогите найти позицию автора

восходами, свежими утрами и звездными ночами, студеным холодом и жарким солнцем, со всем его светом, прохладной тенью, июльской радугой, летними и осенними туманами, дождями, белым снегом, - представил, что наша земля непоправимо осиротела. Что ж, вообразите: на ней нет более человека – и глухая пустота шуршит в каменных коридорах городов, в траве диких полей, и безмолвие не нарушается ни звуком голоса, ни смехом, ни криком отчаяния.

В 70-е годы хх века иллюзии " социализма с человеческим лицом" помогите с проблемой текста.

В 70-е годы XX века иллюзии «социализма с человеческим лицом» исчерпались и началась третья волна эмиграции. Но еще большее число людей ушло во «внутреннюю эмиграцию» . Гуманитарии старались сосредоточиться на темах далекого прошлого, чтобы избежать контакта с «великой направляющей силой — Коммунистической партией» , или на зарубежной тематике: под видом разоблачения «гнилой буржуазной идеологии» авторы пытались хоть что-то рассказать о зарубежном искусстве и философии.

Я тоже оказалась во внутренней эмиграции: мы, поэты, художники, музыканты, собирались по домам, где устраивались выставки, литературные и музыкальные вечера и обсуждалась текущая жизнь. Обменивались самиздатом и ксерокопиями со всяких запрещенных или недоступных книг. В это число входили вообще все интересные книги. Фильмы смотрели на «спецпросмотрах» , куда удавалось протиснуться вместе с кем-нибудь, кто был туда допущен.

В 70-е было понятие «нетленка» , быстро ставшее ироническим: оно означало то, что было сделано не для заработка, а для «вечности» : книги, писавшиеся «в стол» , фильмы, снимавшиеся «на полку» , картины, которые нельзя было выставить.

Но это время, которое со стороны может показаться невыносимым, имело свои большие плюсы. Сладость запретного плода породила энтузиазм познания: мое поколение в целом образованнее и предыдущих, и последующих. Это благодаря появлению копировальных машин. Каждая попадавшая в Москву книга (а попадали они только в Москву и частично доходили до Ленинграда) распространялась тысячами копий. Так что от Кьеркегора, Ницше, Юнга, Штайнера до Владимира Набокова все было изучено.

Многие учили иностранные языки, с тем чтобы читать тексты, не переведенные на русский. Предыдущие советские поколения были лишены возможности знать что-либо, не попадавшее в официальный набор, последующие, живущие в 90-х, оказались в ситуации лени: когда есть все, делаешь то, что нужно по работе, а в оставшееся от зарабатывания денег время «отрываешься» : клуб, бар, ресторан, шоппинг, телевизор, курорт. На самосовершенствование, постижение смысла жизни, неоплачиваемое творчество не остается ни сил, ни времени.

(По Т. Щербина)

так:

В данном тексте автор поднимает проблему милосердия.

Комментарий к проблеме:

Несомненно, эта проблема является актуальной в наше время. Поскольку .... (ПОМОГИТЕ ПРОДОЛЖИТЬ КОММЕНТАРИЙ)

Вот текст

(1)Как совместить непреложные, бескомпромиссные законы справедливости и незаглушаемый голос милосердия? (2)Может быть, следует признать, что есть какая-то высшая справедливость, которая выше норм общественной морали, потому что допускает к принятию решений всепонимающее и всепрощающее добро? (3)А может, напротив, законы, не знающие исключений, одинаковые для всех граждан, являются высшей ступенью нравственного развития? (4)Трудно ответить однозначно.

(5)Известный русский поэт И. Анненский некоторое время работал инспектором Петербургского учебного округа и ездил с проверками по разным учебным заведениям. (6)Надо ли говорить о том, как боялись учителя чопорного, застёгнутого на все пуговицы чиновника с пугающей неподвижностью лица!

(7)Однажды ему в руки попала пачка письменных переводов с латинского языка, одна из работ ему понравилась художественным изяществом и точностью. (8)Анненский похвалил её автора, но тут ему сообщили, что написавшего этот перевод гимназиста придётся отчислить, потому что за письменный экзамен по математике комиссия поставила ему двойку. (9)Инспектор попросил контрольную по математике.

(10)Неудовлетворительную оценку экзаменаторы выставили в строгом соответствии с утверждёнными нормами, и потому не могло быть никаких сомнений в её справедливости. (11)Но… речь шла о судьбе талантливого гимназиста. (12)Трудно сказать, какими последствиями для юноши обернулось бы это исключение. (13)Не погибнет ли в нём природный дар?

(14)Однако есть правила, которые невозможно нарушить, как говорится, суров закон, но он закон. (15)Чем необходимо руководствоваться в принятии решения: сочувствием, состраданием или буквой закона? (16)Ведь если нарушить закон один раз, то, значит, можно будет нарушить его и второй раз, и третий… (17)Какой же тогда это закон?

(18)Анненский прекрасно понимал всю тяжесть ответственности, прекрасно понимал, что правильнее, да и легче всего признать нерушимую силу закона. (19)Но он, подумав, предложил исправить двойку на три с минусом. (20)Учителя с недоумением переглянулись: всегда строгий и принципиальный инспектор сам идёт на нарушение правил… (21)Оценку исправили, гимназиста оставили.

(22)Наверное, можно было бы добавить, что спасённый юноша впоследствии стал известным художником-графиком, но, как вы понимаете, смысл поступка Анненского не в этом. (23)Неужели проявлять участие нужно только в том случае, если есть уверенность, что облагодетельствованный тобою человек станет выдающимся художником, писателем или учёным? (24)А если бы юноша обманул ожидания, что тогда получилось бы: милосердие потеряло свой смысл, превратилось в беспринципность?

(25)К сожалению, пока никто не придумал прибора, с помощью которого можно было бы выявить те нравственные побуждения, которые становятся причиной того или иного поступка. (26)Одно дело, когда жалость куплена за деньги, когда подвиг обусловлен честолюбием, и совсем иное дело, когда благодеяние совершено из чувства любви, когда в другом человеке ты видишь «своего», самого себя, и твоё сочувствие становится не просто естественным, а единственно возможным душевным движением.

свинца в сердце, в голову - и все? И мое горячее тело уже не будет горячим?.. Пусть будут страдания. Кто сказал, что я боюсь страдать? Это дома я многого боялся. Дома. А теперь я все уже узнал, все попробовал. Разве не достаточно одному столько знать? Я ведь пригожусь для жизни. Помогите мне. Ведь это даже смешно - убивать человека, который ничего не успел совершить. Я даже десятого класса не кончил. Помогите мне. Я не о любви говорю. Черт с ней, с любовью. Я согласен не любить. В конце концов,

я уже любил. С меня хватит, если на то пошло. У меня мама есть. Что будет с ней?.. А вы знаете, как сладко, когда мама гладит по голове? Я еще не успел от этого отвыкнуть. Я еще нигде толком не побывал. Я, например, не был еще на Валдае. Мне ведь нужно посмотреть, что это за Валдай? Нужно? Кто-то ведь написал: "...И колокольчик - дар Валдая..." А я даже таких строчек написать не смогу. Помогите мне. Я все пройду. До самого конца. Я буду стрелять по фашистам, как снайпер, буду единоборствовать с танками, буду голодать, не спать, мучиться...

Кому я говорю все это? У кого прошу помощи? Может быть, вот у них, у этих бревен, которыми укреплен блиндаж? Они и сами не рады, что здесь торчат. Они ведь соснами шумели так недавно... А когда мы уезжали на фронт, помнишь нашу теплушку? Ах да, конечно же, помню. Мы стояли у раскрытых дверей и пели какую-то торжественную песню. И у нас были гордо подняты

головы. А эшелон стоял на запасных путях. Где? На Курском вокзале. По домам нас не пустили. Я только успел позвонить домой. Наших никого не было. Только старуха соседка Ирина Макаровна. Злая, подлая старуха. Сколько она мне крови попортила! Она спросила меня, где стоит эшелон.

- Жалко, - лицемерно сказала она, - не сможет мама повидаться-то с тобой.

И я повесил трубку и вернулся к своим. А через час появилась у вагона Ирина Макаровна и сунула мне сверток. А потом, когда мы пели, она стояла в маленькой толпе случайных женщин. Кто она мне? Прощай, Ирина Макаровна. Прости меня, разве я знал? Я никогда не смогу понять это... Может быть, ты и есть то лицо, у которого следует просить защиты? Тогда защити меня. Я не хочу умереть. Говорю об этом прямо и не стыжусь...

В свертке были сухари и четвертинка подсолнечного масла. И я поклялся сохранить один сухарь как реликвию... Съел. Значит, не смог сделать такого пустяка? А чего же я прошу? А разве не сам я, когда прилетела "рама" и все полезли по щелям, стоял на виду?

- Лезь скорей! - кричали мне.

А я не прятался. Ходил один и посмеивался вслух. Если бы они знали, что у меня внутри делается! А я не могу побежать на виду у всех. Пусть никто не знает, что мне страшно. Но себе-то самому я могу сказать правду? Вот я и говорю. Я сам себе судья. Я имею на это право. Я не Петька Любимов. Помнишь Петьку Любимова? Ну, конечно, помню. Петр Лаврентьевич Любимов. Мой

сосед по квартире. Когда началась война, он по вечерам выходил на кухню и говорил:

- Немцы, паскуды, прут... Надо всем вставать на защиту. Вот у меня рука подживет - пойду добровольцем.

- Тебя и так призовут, Петенька, - говорили ему.

- Так - не штука. Так всякий пойдет. А когда Родина в опасности, нужно не ждать. Самому идти. - И спрашивает меня:

- А ты Родину-то любишь?

- Люблю, - говорил я. - Этому меня еще в первом классе научили.

А однажды я встретил его в военкомате. Это когда я повестки разносил. Он меня не видел. Разговаривал с капитаном каким-то.

- Товарищ капитан, - сказал он, - вот я освобождение принес.

- Какое освобождение?

- Броня. Как специалист броню получил. Не хотят меня на производстве отпускать...

- Ну зайдите вон туда и оформляйте. Броню так броню, - сказал капитан.

Броня так броня. Вот так Петька. Какой же он специалист незаменимый, когда он часовщиком на Арбате в мастерской работал. И пошел Петька оформляться. Прошел мимо меня. Прошел. Остановился. Покраснел.

- Видал? - спросил меня. - Вот так

- Видал? - спросил меня. - Вот так-то. Умирать кому охота?

Наверно, он и сейчас по брони живет.

(По Б.Окуджаве)

Булат Шалвович Окуджава (1924 – 1997) – поэт, композитор, литератор, прозаик и сценарист. Автор около двухсот песен, один из наиболее ярких представителей жанра авторской песни.