как вы понимаете вырожение "...угощала своим городом..."

почему мрамора пишется через о ?
почему украшены пишется с одной н ?
почему названный пишется с двумя н ?
почему вагоны пишется через а ?
почему старинную пишется с двумя н ?
почему такой же пишется раздельно ?

приносили
прибежал

Бывает и такое. Идешь берегом реки или озера, радуешься, что погода беспокойства не вызывает. Светит солнце. Водная гладь тихая-тихая. Не шелохнется ни одна веточка ивы. Проходит час, другой. Вдруг на воде то тут, то там всплескивает мелкая рыбешка, словно волнуется. А вскоре наплывают тучи, темнеет. Начинается дождь, который и предчувствовали рыбешки.

понимаю о чём это предложение... можете хотя бы направить))) буду очень признательна за помощь))) Заранее спасибо...

(1)Я читал свою толстую библиотечную книгу очень долго – месяц или полтора. (2)Я купался в счастье, в солнце и беззаботности довоенной жизни, которая уже стала забываться, отодвигаться в даль памяти, словно в театральные кулисы. (3)Иногда казалось, что война идёт всегда, что отец целую вечность на фронте. (4)Не верилось только одному – что это будет бесконечно. (5)Не было безнадёжности. (6)Надежда и ожидание – единственное, чем жили люди. (7)Всё, что происходило сейчас, казалось временным. (8)Но затянувшаяся временность, понятно, требовала хоть коротких прикосновений к постоянству. (9)Может, я потому так долго и читал книгу о довоенной жизни, что это было воспоминание о постоянстве (10)Может, я хотел подольше задержаться там, на мирной и тихой Волге, представляя героя книжки, моего сверстника, самим собою (11)Может, эта книжка была маленьким островком мира в море войны (12)Не помню. (13)Помню, что я был бесконечно счастлив, усаживаясь вечером с книгой в руках поближе к печи и натянув дырявый от старости бабушкин шерстяной платок на плечи. (14)Счастлив и просветлён. (15)Книга делала чудо: она разговаривала со мной разными голосами детей и взрослых. (16)Я чувствовал, как подо мной покачивается палуба белоснежного парохода, видел всплески огромных рыб в тяжёлых струях реки. (17)Я слышал металлический грохот якорной цепи и чёткие команды капитана, хоть и не морского, речного, а всё-таки с трубкой в зубах. (18)Я ощущал прикосновения человеческих ладоней, видел рыбацкий костёр, чувствовал запах дыма, который доносился с берега, слышал мерное чмоканье волны о дебаркадер, наслаждался сахаристым вкусом астраханского арбуза. (19)Будто волшебная власть уносила меня в другое пространство и время, и раскрывались безмерные дали, расступались облачные небеса. (20)И я любил то, чего никогда не видел, и это не виданное мною было необыкновенно, прекрасно и удивительно. (21)Я читал книгу, наслаждался ею, точно глотал вкусное мороженое. (22)Закончив читать её, я с надеждой отправился в библиотеку. (23)На дверях висел замок, а за стеклом большого окна, приклеенная с той стороны, белела записка: «Библиотека временно закрыта». (24)Я вернулся домой, послонялся по комнате, полистал ещё раз свою прочитанную книгу и обнаружил: мне теперь по вечерам совершенно нечем стало заняться...

жить отец, который давно погиб на войне».

(1)Отца своего, который погиб на фронте, Авалбёк не помнил.
(2)Первый раз он увидел его в кино, когда мальчику было лет пять.
(З)Фильм был про войну, Авалбёк сидел с матерью и чувствовал, как
она вздрагивала, когда на экране стреляли. (4)Ему было не очень страшно,
а иногда даже, наоборот, весело, когда падали фашисты. (5)А когда падали
наши, ему казалось, что они потом встанут.
(6)Вот на экране появились артиллеристы. (7)Их было семь человек.
(8)Один из них был смуглым, черноволосым, небольшого роста.
(9)И вдруг мать тихо сказала:
- (Ю)Смотри, это твой от ец. ..
(11)Почему она так сказала? (12)3ачем? (13)Может быть, случайно или
потому, что вспомнила мужа. (14)И действительно, солдат на экране был
очень похож на отца на той старой военной фотографии, которая висела у
них дома.
(15)И мальчик поверил. (16)Он уже думал о солдате как о своём отце, и
в его детской душе родилось новое для него чувство сыновней любви и
нежности. (17)Как он гордился своим отцом! (18)И война с этой минуты
уже не казалась мальчику забавной, ничего весёлого не было в том, как
падали люди. (19)Война стала серьёзной и страшной, и он впервые испытал
чувство страха за близкого человека, за того человека, которого ему всегда
не хватало. ' »
(20)А на экране шла война. (21)Появились немецкие танки.
(22)Мальчик испугался: «Папа, танки идут, танки!» - кричал он отцу.
(23)Танков было много, они двигались вперёд и стреляли из пушек. (24)Вот
упал один артиллерист, потом другой, третий... (25)И вот остался только
отец, он медленно шёл навстречу танку с гранатой в руках.
- (26)Стой, не п р о й д ёшь! - крикнул отец и бросил грана ту. (27)В
этот момент в него начали стрелять, и отец упал.

- (28)Это мой о т е ц! (29)Вы в и д е л и? (ЗО)Это моего отца убили... -
закричал Авалбёк, желая, чтобы люди гордились его отцом так же, как он.
(31)И тогда соседский мальчишка, школьник, первым решил сказать
ему правду:
- (32)Да это не твой отец. (ЗЗ)Что ты голосишь? (34)Это артист.
(35)Не веришь — спроси у киномеханика.
(36)Но киномеханик молчал: взрослые не хотели лишать мальчика его
горькой и прекрасной иллюзии.
(37)Мать наклонилась к сыну, скорбная и строгая, в глазах её стояли
слёзы.
- (38)Пойдём, сынок, пойдём. {39)Это был твой отец, - тихо сказала она
и повела его из зала.
(40)Сердце мальчика было наполнено горем. (41)Только сейчас он
понял, что значит - потерять отца. (42)Ему хотелось плакать. (43)Он
посмотрел на мать, но она молчала. (44)Молчал и он. (45)Он был рад, что
ма ть не видит его слёз.
(46)Он не знал, что с этого часа в нём начал жить отец, который давно
погиб на войне.

куда-то, заставляла что-то делать, чтобы потухли эти пожары, чтобы люди не жались к горящим развалинам, чтобы небо, вечное наше небо, не подбрасывал взрывами и не сжигало адовым огнем.

Вот текст: Последней военной осенью я стоял на посту возле пушек в небольшом разбитом польском городке. Это был первый


иностранный город, который я видел в своей жизни. Он ничем не отличался от разрушенных наших городов. Меж изуродованных домов по улицам, заваленным ломью, кружило листву, бумагу, сажу. Над городом мрачно стоял купол пожара. На горящие развалины то и дело обрушивался артиллерийский или минометный налет, нудили в высоте самолеты. Днем мы заняли город, а уже к вечеру откуда-то, словно из-под земли, начали появляться люди с узлами, с чемоданами, с тележками, чаще с ребятишками на руках. Они плакали у развалин, вытаскивали что-то из пожарищ. Ночь укрыла бездомных людей с их горем и страданиями. И только пожары укрыть не могла. Неожиданно в доме, стоявшем через улицу от меня, раздались звуки органа. От дома этого при бомбежке отвалилась половина, обнажив стены с нарисованными на них сухощекими святыми и мадоннами, глядящими сквозь копоть голубыми скорбными глазами. Я сидел на лафете пушки с зажатым в коленях карабином и покачивал головой, слушая одинокий среди войны орган. Когда-то, после того как я послушал скрипку, мне хотелось умереть от непонятной печали и восторга. Глупый был. Малый был. Я так много увидел потом смертей, что не было для меня более ненавистного, проклятого слова, чем «смерть». И потому, должно быть, музыка, которую я слышал в детстве, переломилась во мне, закаменела, а те ее взлеты к небу, к звезде, от которых я плакал когда-то, растворились в сердце и стали им самим, и то, что пугало в детстве, было вовсе не страшно. Да-а, музыка та же, и я вроде тот же, и горло мое сдавило, стиснуло, но нет слез, нет детского восторга и жалости чистой, детской, из которой рождалась любовь к земле родной, к своим близким. Музыка разворачивала душу, как огонь войны разворачивал дома, обнажая то святых на стене, то кровать, то качалку. Все-все обнажилось, ео всего сорваны одежды, все вывернуто грязной изнанкой, и оттого-то, видимо, старая музыка не плакала, а как будто повернулась иной ко мне стороною, звуча древним боевым кличем, звала куда-то, заставляла что-то делать, чтобы поутихли эти пожары, чтобы люди не жались к горящим развалинам, чтобы зашли они под крышу в свой дом, к близким и любимым, чтобы небо, вечное наше небо не подбрасывало взрывами и не сжигало адовым огнем.

подтверждающие ваши рассуждения. вот сам текст: — Няня, где Жучка? — спрашивает Тёма. — Жучку в старый колодезь бросил какой-то ирод. — И, помолчав, прибавляет: — хоть бы убил сперва, а то так, живьём… Весь день, говорят, визжала сердечная… — Кто бросил? — спрашивает Тёма. — Да ведь кто? Разве скажет! Тёма с ужасом вслушивается в слова няни. Мысли роем теснятся в его голове, у него мелькает масса планов, как спасти Жучку, он переходит от одного невероятного проекта к другому и незаметно для себя снова засыпает. Он просыпается опять от какого-то толчка, среди прерванного сна, в котором он всё вытаскивал Жучку какой-то длинной петлёй. Но Жучка всё обрывалась, пока он не решил сам лезть за нею. Тёма совершенно явственно помнит, как он привязал верёвку к столбу и, держась за эту верёвку, начал осторожно спускаться по срубу вниз; он уж добрался до половины, когда ноги его вдруг соскользнули, и он стремглав полетел на дно вонючего колодца. Он проснулся от этого падения и опять вздрогнул, когда вспомнил впечатление падения. Вид заброшенного, пустынно торчавшего старого колодца, среди глухой, поросшей только высокой травой, местности, близость цели, Жучка — отвлекли его от мертвецов. Он снова оживился и, подбежав к отверстию колодца, вполголоса позвал: — Жучка, Жучка! Жучка, узнав голос хозяина, радостно и жалобно завизжала. Тёму до слёз тронуло, что Жучка его узнала. — Милая Жучка! Милая, милая, я сейчас тебя вытащу, — кричал он ей, точно она понимала его. Жучка ответила новым радостным визгом, и Тёме казалось, что она просила его поторопиться исполнением обещания. — Сейчас, Жучка, сейчас, — ответил ей Тёма и принялся, с сознанием всей ответственности принятого на себя обязательства перед Жучкой, выполнять свой сон. Прежде всего он решил выяснить положение дела. Он почувствовал себя бодрым и напряжённым, как всегда. Болезнь куда-то исчезла. Привязать фонарь, зажечь его и опустить в яму было делом одной минуты. Тёма, наклонившись, стал вглядываться. Фонарь тускло освещал потемневший сруб колодца, теряясь всё глубже и глубже в охватившем его мраке и, наконец, на трёхсаженной глубине осветил дно. Терять времени было нельзя. От страха, хватит ли у Жучки силы дождаться, пока он всё приготовит, у Тёмы удвоилась энергия. Он быстро вытащил назад фонарь, а чтобы Жучка не подумала, очутившись опять в темноте, что он её бросил, Тёма во всё время приготовления кричал: — Жучка, Жучка, я здесь! И радовался, что Жучка отвечает ему постоянно тем же радостным визгом. Наконец, всё было готово. При помощи вожжей, фонарь и два шеста с перекладинкой внизу, на которой лежала петля, начали медленно спускаться в колодезь. Он привязывает вожжу к одной из стоек, поддерживающих перекладину, и лезет в колодезь. Он сознаёт только одно, что времени терять нельзя ни секунды. Но подниматься труднее, чем спускаться! Нужен воздух, нужны силы, а того и другого у Тёмы уже мало. Он судорожно ловит в себя всеми лёгкими воздух колодца, рвётся вперёд и, чем больше торопится, тем скорее оставляют его силы. Тёма поднимает голову, смотрит вверх в далёкое ясное небо, видит где-то высоко над собою маленькую весёлую птичку, беззаботно скачущую по краю колодца, и сердце его сжимается тоской: он чувствует, что не долезет. Страх охватывает его. — Не надо бояться, не надо бояться! — говорит он дрожащим от ужаса голосом. — Стыдно бояться! Трусы только боятся! Кто делает дурное — боится, а я дурного не делаю, я Жучку вытаскиваю, меня и мама, и папа за это похвалят, Папа на войне был, там страшно, а здесь разве страшно? Здесь ни капельки не страшно.