сочинение на-тему письмо другу как можно больше

.Таня, та же прежняя деревенская Таня! Она не испорчена, она
напротив, удручена этой пышною петербургской жизнью, надломлена и страдает; она
ненавидит свой сан светской дамы, и кто судит о ней иначе, тот совсем не
понимает того, что хотел сказать Пушкин. И вот она твердо говорит Онегину:

Но я другому отдана

И буду век ему верна.

Кому же, чему же верна, каким это обязанностям? Этому-то старику генералу,
которого она не может же любить, потому что любит Онегина, и за которого вышла
потому только, что ее «с слезами заклинаний молила мать», а в обиженной,
израненной душе се было тогда лишь отчаянье и никакой надежды, никакого
просвета? Да, верна этому генералу, ее мужу, честному человеку, ее любящему, ее
уважающему и ею гордящемуся. Пусть ее «молила мать», но ведь она, а не кто
другая, дала согласие, она ведь, она сама поклялась ему быть честной женой его.
Пусть она вышла за него с отчаяния, но теперь он ее муж, и измена ее покроет
его позором, стыдом и убьет его. А разве может человек основать свое счастье на
несчастье другого? Счастье ни в одних только наслаждениях любви, а и в высшей
гармонии духа. Чем успокоить дух, если назади стоит нечестный, безжалостный,
бесчеловечный поступок? Ей бежать из-за того только, что тут мое счастье? Но
какое же может быть счастье, если оно основано на чужом несчастии?Позвольте,
представьте, что вы сами возводите здание судьбы человеческой с целью в финале
осчастливить людей, дать им наконец мир и покой. И вот, представьте себе тоже,
что для этого необходимо и неминуемо надо замучить всего только лишь одно
человеческое существо, мало того — пусть даже не столь достойное, смешное даже
на иной взгляд существо, а не Шекспира какого-нибудь, а просто честного
старика, мужа молодой жены, в любовь которой он верит слепо, хотя сердца ее не
знает вовсе, уважает ее, гордится ею, счастлив ею и покоен. И вот только его
надо опозорить, обесчестить и замучить и на слезах этого обесчещенного старика
возвести ваше здание! Согласитесь ли вы быть архитектором такого здания на этом
условии? Вот вопрос. И можете ли вы допустить хоть на минуту идею, что люди,
для которых выстроили это здание, согласились бы сами принять такое счастье,
если в фундаменте его заложено страдание, положим, хоть и ничтожного существа,
но безжалостно и несправедливо замученного, и, приняв это счастье, остаться
навеки счастливыми? Скажите, могла ли решить иначе Татьяна, с ее высокой душой,
с ее сердцем, столько пострадавшим? Нет.

1. При подлежащем, выраженном местоимением кто, сказуемое обычно ставится в форме единственного числа.
2. Соединения при помощи сочинительных союзов разнородных синтаксических конструкций (члена предложения и придаточного предложения) являются синтаксической нормой.
3. Согласование сказуемого с подлежащим — это область морфологической нормы.
4. Сочетание в одном предложении родительного субъекта и родительного объекта не является стилистической ошибкой.
5. В перечисление однородных членов могут входить скрещивающиеся и вещественно неоднородные понятия.
6. При преобразовании прямой речи в косвенную сохраняется форма личного местоимения.

в Серпуховском краеведческом музее, предложили: «Поезжай в Мелихово. Там филиал открылся. Будешь директором». В июле, под теплым проливным дождем, он отправился в Мелихово. От станции шел босиком - двенадцать верст были сплошной лужей. Дядя Миша, сторож открытого недавно филиала и единственный экскурсовод встретил многозначительной фразой: "Погода истинно чеховская". Этот дядя Миша мальчиком знал Чехова, бегал с его записками и письмами в ближайшие деревни. Авдеев увидел запущенный сад, заросшие ряской пруды, в крапиве и лебеде провал на месте бывшего дома Антона Павловича. Флигелек, где написана была «Чайка» обветшал, крыша позеленела мхом, и кое-где прохудилась. Не прекращался июльский дождь. Авдеев понял, что не сможет здесь остаться, уж слишком одиноким и печальным представилось житье. Но впоследствии он поймет, что остался в нем июльский мелиховский дождь, который помог прорасти и укрепиться в памяти о чеховской земле, о небольшом владении, где так неутомимо трудилась когда-то чеховская душа, и, конечно же, не могла не оставить зерна скромности, подвижничества, духовной сосредоточенности. В августе сорок первого добровольцем ушел на фронт... В сорок четвертом году Авдеев дошел до Прибалтики. И вот там, на берегу Рижского залива настигла его контузия, принесенная дурной миной... Очнулся Авдеев в госпитале, в полной тьме. Из разговоров раненных понял, что на улице день и солнце, а так же, что теперь ничего не видит. Каждую ночь ему снились "зрячие" сны. То он на этюдах, то идет вязкой черной тропой под июльским дождем в Мелихово. Он часто видел эту тропу... Казалось, проснется и вновь различит краски... Через четыре года произошло счастливое событие, которое частично вернуло Юрию Константиновичу зрение. В это время и вспомнилось ему Мелихово! Теплый проливной дождь, лужи в пузырьках... Авдеев подумал, что среди мелиховского сада можно обрести душевную сосредоточенность, а с нею отыщется и дело, которое бы оттеснило ностальгическую тоску по краскам, и превратило бы его метания и недовольство собой, в осмысленное, освещенное большой целью движение по жизни. А место директора мелиховского музея опять пустовало, никто более одного года там не задерживался. Когда Авдеев пришел в городской отдел культуры ему сказали: «Вот тебе печать, поезжай и директорствуй». Дом Антона Павловича заново возводили из бревен. По мнению Юрия Константиновича, получился вечный дом. Вообще, Авдеева тянет к слову "вечный": вечная дорога, вечные места, вечные страницы. В прошлом марте застал Юрия Константиновича в кабинете над рукописью книги, в которой он рассказывает о возрождении Мелихова.

(1)Конечно, читателям легко, потому что их не терзают творческие поиски. (2)Но подумали ли вы хотя бы раз о тех мучениях, которые испытывает человек, пишущий добродетельный пасхальный рассказ?!

(3)Ведь, во-первых, все темы уже исчерпаны, пародии на темы надоели: что тут изобретешь?..

(4)У меня есть знакомый беллетрист, который не гонится ни за успехом, ни за модой, ни за деньгами...

(5)И вот как-то на страстной неделе я увидел, что мой приятель чем-то удручен или взволнован. (6)Стараясь не задеть его авторского самолюбия, я довел его до того, что он рассказал мне следующее:

– (7)Приезжает ко мне редактор. (8)И что всего хуже – мой настоящий, хороший друг...

– (9)Ради бога, пасхальный рассказ!

(10)Я кротко и убедительно верчу пуговицу его пиджака и самым нежным голосом говорю ему:

– (11)Ты сам писатель и не хуже меня знаешь, что все пасхальные темы уже использованы.

– (12)Хоть что-нибудь, – тянет он уныло, – например... «Чернильница»?!

– (13)Только очень близорукие люди выбирают для примеров и сравнений предметы, стоящие возле них!..

(14)Это задевает его за живое, и он сыплет как из мешка:

– (15)«Будка», «Кипарис», «Пале-Рояль», «Ландыш». (16)Не нравится? (17)Ну, наконец, «Травка»?..

– (18)Ага, «Травка»?.. (19)Стоп!.. (20)Это уже нечто весеннее и на пасху хорошо. (21)Давай-ка подумаем серьезно о травке!..

(22)У приятеля лицо вытягивается. (23)Я говорю ему самым нежным голосом:

– (24)Подожди... не отчаивайся! (25)Травок много, возьмем «Кресс-салат»...

– (26)«Кресс-салат»? – повторяет он уныло, как деревянный попугай.

– (27)Ну, хорошо... давай дальше! (28)Собаки лечатся травками...

– (29)Извини, это уже относится к области ветеринарии!

(30)Я догнал его уже в передней, когда он, рассерженный, всовывал свои ноги в калоши и надевал шляпу.

– (31)Надо писать серьезно, – говорил он. – (32)Конечно, я не обладаю даром... (33)Но, если бы я писал, я написал бы просто. (34)Помнишь, как мы с тобой, – тебе было одиннадцать лет, а мне десять, – как мы ели с тобой просвирки и какие-то маленькие пупырышки на огороде детской больницы?

– (35)Конечно, помню!

– (36)А помнишь молочай?

– (37)А конский щавель?

(38)Мы оба замолчали.

(39)И вдруг пред нами ярко и живо пронеслись наша опозоренная казенным учебным заведением нежность... пансион... фребелевская система... придирки классных наставников... взаимное шпионство... поруганное детство...

– (40)А помнишь, – сказал он и вдруг заплакал, – а помнишь зеленый рыхлый забор? (41)Возле него растут лопухи и глухая крапива... (42)Там всегда тень и сырость. (43)И по лопухам ползают какие-то необыкновенно золотые, или, вернее сказать, бронзовые жуки.

– (44)А помнишь еще: вдруг скользнет луч, заиграет роса на листьях?.. (45)Как густо пахнет зеленью! (46)Не отойдешь от этого московского забора! (47)Точно брильянты, горят капли росы... (48)Длинный, тонкий, белый червяк, выворачивая землю, выползает наружу... (49)Конечно, он прекрасен, потому что мы насаживали его на согнутую булавку и бросали в уличную лужу, веря, что поймаем рыбу! (50)Ну, скажи: разве можно это написать? (51)Тогда мы глядели ясными, простыми глазами, и мир доверчиво открывался для нас: звери, птицы, цветы... (52)И если мы что-нибудь любим и чувствуем, то это только жалкое отражение детских впечатлений.

– (53)Так, стало быть, рассказа не будет? – спросил редактор.

– (54)А разве все то, о чем мы говорили, – это не рассказ? (55)Такой в конце концов наивный, простой и ласковый?..

(56)Редактор обнял меня и поцеловал.

– (57)Какой ты... – сказал он, но не докончил, глаза его увлажнились, и он, быстро повернувшись, ушел, сопровождаемый веселым лаем моих милых друзей – сенбернарских песиков...

(По А.И. Куприну)*

*Куприн Александр Иванович (1870-1938 гг.) – русский писатель, обращавшийся своим творчеством к широкой демократической аудитории. Жизнелюбие, гуманизм, пластическая сила описаний, богатство языка делают Куприна одним из самых читаемых писателей и в наши дни.

чать