есть такая песенка Брич-Мулла. Вот ее припев. догадайся сто здесь напмсано лесенкой, чего здесь не хватает и запиши еще одно слово

-падь, зуб -зуд, есть -лезть, раз -лаз, липкий -гибкий, бард -март, еж -ложь, юг -лук, каскад-раскат. БУДУ ОЧЕНЬ благодарна

Но до того, как их лики застыли в бронзе или граните, им были ведомы и печаль и отчаяние; все они были самыми обычными смертными; только одареннее и ранимее. И тернии, всегда устилающие дорогу к пьедесталам, ранили их ничуть не меньше, чем всех остальных людей; только раны их были невидимы миру.
Что поделать, такова стезя науки: мы видим ученых лишь в редкие моменты их славы — когда их венчают наградами, когда, собственно, работа уже закончена и результат ее оценен обществом; а вот в те — не мгновения даже, нет, — в те месяцы и годы, что творят они в своих лабораториях, их действия, их мысли, их надежды скрыты от нас; тогда они — схимники человечества, принявшие добровольный и нигде не писанный обет отрешенности.
Поэтому мы так часто и не знаем, как рождались научные открытия.
Иной скептик может спросить: а не все ли равно нам, потомкам, нам, потребителям великих открытий, как они были сделаны и что думал ученый в тот или иной момент своей работы? Главное — что открытие сделано, принято на вооружение обществом и верно служит ему.
Конечно, последнее обстоятельство существенно. Но есть и еще одно, вроде бы скромное по сравнению с ним, но вдумайтесь в него.
Каждое открытие делает человек, ставший ученым по призванию. Ученый — не специальность, ей нельзя обучить в институте. Можно обучить химии, можно физике; но человек, получивший диплом, может и не стать ученым, даже если он займет должность научного сотрудника, — он останется до конца дней своих холодным подмастерьем науки, если не будет в нем воспитана любовь к творчеству, охота к дерзновенным попыткам выйти за рамки существующих представлений, смелость перед признанными авторитетами, пусть даже чреватая иногда личными жертвами. Но кто воспитает любовь, привьет охоту, сделает смелым — кто, как не сама наука: всем своим прежним опытом, своей волнующей историей, открывающей горизонты не только в прошлом, но и в будущем. Только она, она сама способна разбудить в школьнике Лобачевского, обнаружить в служащем Эйнштейна, сделать переплетчика Фарадеем. Но для этого надо знать ее — знать в разные минуты ее вечной жизни: и когда она скрытна и упряма перед бездельником, и когда милостиво щедра к труженику; и когда она — изнурительная, скучная работа, и когда она — праздник ума и фантазии; и когда ученый — ее поденщик, и когда он — ее властитель. Поэтому нужны истории наук, поэтому нужны биографии ученых, поэтому нужны их мемуары — толстые и тонкие, скучные и занимательные, — любые, только бы достоверные, только бы приоткрывающие доступ к чужой душе в переживания души собственной, чужому уму — в лабиринты напряженных молчаливых размышлений.

русской классики: «Береги честь смолоду». Я бы прибавила к ней ещѐ другую, практически не менее важную: создавай себе привычку смолоду, с первых дней молодости! Привычку к определѐнной форме. Определѐнной технологии труда! Это скажется во всей жизни, это принесѐт огромные плоды в старости. С ужасом вижу я у части современной молодѐжи лѐгкое и пустое отношение к времени… Часы, дни проходят у молодого, полного сил существа впустую. Напоминаю ему: «Надо же успеть выучить, надо к такому – то успеть сделать!» - и получают ответ: «Пустяки, наверстаю!»… Впереди много времени, вѐрсты и вѐрсты. Успеется. И время, материальное время, бежит, как пустой конвейер, на который ничего не положено. День не положено, месяц не положено, год не положено – впереди ещѐ есть вѐрсты, наверстаю. Но когда пришѐл последний срок «наверстать»,оказывается, - молодой, энергичный человек наверстать не может. Один-два раза выйдет, а вообще – не получается, не выходит, хотя есть ещѐ и время для этого, и силы, и здоровье.

Почему не получается? Попробуйте спросить у хорошего скрипача, месяцами не бравшего в руки скрипку, почему не выходит у него знакомый пассаж. Да потому, что не было ежедневной тренировки пальцев, не было необходимой практики. Время не резинка, время действенно. Пустое время между вами и вашим делом – пропущенное – не оставляет за этот промежуток вас и ваши способности точь-в-точь такими, какими они были до промежутка. Они, ваши способности, за этот промежуток притупились, деквалифицировались, назад пошли. И наоборот, если б он, этот промежуток времени, заполнялся бы вами, как на конвейере, практикой, повторением, изучением, освоением определѐнной вещи, то ваши способности и ваше умение за этот промежуток упрочились бы, приобрели квалификацию, вошли в привычку.

Сколько теряют наши молодые люди, не заручившись привычкой думать, работать, изучать, делать с ранней молодости! Но я неверно сказала, что промежуток откладывания своих дел в надежде «наверстать» оказывается для них только пустым и потерянным временем. Время никогда не бывает пустым. Оно откладывает на своѐм конвейере для праздной молодѐжи по кирпичику пустоты, создавая постепенно привычку к ничегонеделанью. И уже это самая привычка ничегонеделанья и мешает имвпоследствии «наверстать».

(2)Но чистое везение - это в рулетку. (3)В жизни никогда не идёт игра в рулетку, она устроена посложнее. (4)Слишком много привходящих факторов...
(5)Вот «чистый» случай: равнодушный к азарту человек походя купил лотерейный билет и выиграл миллион. (6)Повезло. (7)Для миллиардера это везение? (8)Нет, приятная случайность. (9)Для нищего -гигантское везение...
(10)Случай зависит от нашего к нему отношения. (11)Сам по себе он обычно не хорош и не плох. (12)Ну, если сосулька по голове - это плохо, этого никто не хочет. (13)А если миллион - это хорошо, этого все хотят. (14)Это - полярные крайности. (15)Но в жизни каждого человека постоянно происходят разные мелкие случайности, на которые он не обращает внимания, которые для него нейтральны, безразличны, без знака плюс или минус. (16)Скажем, летишь в самолёте со знаменитым актёром. (17)Ну, есть такой случай, и что?.. (18)И только тот, кто сам очень хочет быть актёром, или драматургом, или что ещё в этом роде, но никак не может пробиться к кому-нибудь наверх, а вообще-то он талантлив, и уверен в себе, и нахален, — только такой попутчик получасе этой мелочи свой счастливый случаи. (19)Верно, да?
(20)Можно усадить в бескрайнем яблоневом саду море народу и обтрясти им на головы все яблоки. (21)Но только Ньютону это поможет открыть закон всемирного тяготения. (22)Потому что открытие этого закона не в яблоке находится, а в голове. (23)Для того чтобы повезло, -яблоко должно упасть на голову, в которой уже находится предмет везения.
(24)Для того чтобы видеть случай, надо понимать. (25)Для того чтобы понимать, надо об этом думать. (26)Для того чтобы об этом думать, надо этого хоть сколько-то хотеть. (27)Для того чтобы различить и использовать случай, надо хорошо понимать и хорошо хотеть...
(28)«Случайно» влюбляются друг в друга люди - хоть в одном классе десять лет учились. (29)Если бы внутри них уже не созрела готовность к любви - не было бы, естественно, никакой «случайной» встречи. (30)А коли любовь готова — случайность подворачивается не та, так эта.

мошенником. Мы были на практике в чужом городе, на большом авиационном заводе.Шла вторая весна войны, и, надо полагать, авиационному заводу хватало забот помимо того, чтобы путаться с желторотыми практикантами. И тут подтвердилась лишний раз древняя мудрость: праздность является матерью всех пороков. Если бы мы, отстояв свою смену, усталые, пусть даже трижды голодные, приходили в заводскую столовую вместе с рабочими, садились с ними за столики, обедали, разговаривая о нашей же работе и чувствуя себя равными среди равных, нам, я уверен, и в голову не пришло бы сделать то, что мы сделали однажды. Известно, что подростки - самый прожорливый народ. Значит, мы еще не вышли из подростков, если могли бы, так нам казалось, есть беспрерывно с утра до вечера. Но увы!.. С завтраком мы справлялись очень быстро, с обедом - тоже (если не считать задержек из-за подавальщиц), а ужин... Ужинать нам не приходилось вовсе, ибо все, что можно было съесть, мы съедали гораздо раньше. И вот как-то после обеда Яшка Звонарев вынул из кармана измятый талончик-такой же,по какким нам выдавали хлеб. -На полу подобрал.Таких из одного листа тысячу нарезать можно.Однако - хлеб! В этой бумажке содержится двести граммов хлеба.Азнаете что... У нас будет куча хлеба, братцы, вот смотрите... - С этими словами Яшка нарисовал на ладони чернилами: "13 июня 1942 года", дал чернилам высохнуть, подышал на них, как дышат в канцелярии на печать, и приложил к бумаге. На бумаге обозначились цифры и буквы. Но были они бледные, а кроме того, читались наоборот. Однажды Генка Серов ничего не говоря, вышел и пропадал около двух часов. Появился он загадочно сияющий и положил на стол приспособление, при помощи которого в кинотеатрах ставят на билеты число, месяц и год.С помощью этого приспособления мы напечатали целую гору талончиков,неотличимых от тех,которые нам выдавали в заводской столовой. Когда мы пришли в столовую,Яшка обвёл всех тревожным взглядом. -Рискуем? После не жалеть. -Клади, - ответил за всех Генка Серов. Подавальщица - черноглазая, бледная, худая девушка - смахнула все наши билетики к себе на поднос и исчезла. Мы переглянулись еще раз, и каждый, наверно, в лице другого прочитал тревогу. Нет,мы не думали о том, с кого спросится за четыре килограмма хлеба, которые мы сейчас получим: с этой черноглазой и как бы полупрозрачной девушки, или с раздатчицы, пожилой женщины с какой-то устойчивой усталостью в глазах.Не думали мы и о том, что, может быть, этих четырех килограммов не хватит двадцати рабочим, отстоявшим у станка десять или двенадцать часов. Но зато впервые мы задумались о том, что будет с нами самими, если нас неожиданно разоблачат. Я вдруг явственно увидел, что наснемедленно исключат из техникума.Мало того, нас, конечно, по законам военного времени, будут судить. Много не дадут, но даже одного года в лагерях достаточно для того, чтобы переломалась и на десятки лет вперед вылетела из колеи вся жизнь. Вот движения девушки замедлились. Она снова начала перебирать все бумажки. Раздатчица, пожилая, усталая женщина, вместе с ней наклонилась над бумажками. Они перебрали их раз; начали перебирать снова, - видимо, тщательно пересчитывали. Потом раздатчица что-то спросила у девушки. Девушка кивнула головой в нашу сторону, и раздатчица стала искать глазами нас, и нашла, и долго смотрела на нас, как бы обдумывая. Как теперь все будет дальше? Наверно, раздатчица сейчас уйдет куда-нибудь в задние комнаты и позвонит по телефону.Ну точно! Раздатчица вытерла руки полотенцем и уходит. Вместо нее на раздаче появляется подмена - другая, тоже пожилая и тоже усталая женщина.А черноглазая как ни в чем не бывало ставит на большой деревянный поднос тарелки с супами и кашами, а также тарелку с хлебом. Хлеба на тарелке восемьсот граммов.На тарелке с хлебом, на дне, под аккуратными черными ломтиками лежат наши талончики. Прежняя раздатчица снова появилась в окне. Но мы не смотрели в ее сторону. Нам стыдно. Мы, обжигаясь, не разбирая вкуса, съедаем гороховый суп, обжигаясь, глотаем безвкусную саговую кашу... Только сейчас, спустя двадцать лет, я подумал о том, что мы ушли тогда из столовой, не сказав спасибо ни черноглазой девушке-подавальщице, ни пожилой женщине на раздаче, с безнадежно усталыми, военного времени глазами.