Напишите Сочинение-рассуждение по высказывания Горелова. "Самое удивительное в том, что писатель- мастер умеет, взяв обычные, всем известные слова, показа

связаны по смыслу. почему дни недели получили такие названия :понидельник, вторник среда.1)вот неделя. вней семь дней, поскорей знакомся сней.Первый день по всем неделькам назовëтся понедельник.Вторник-это день второй,он стоит перед средой.2)Жили -были два кота-восемь лапок, два хвоста.

словочитании)

Действительно, зачем? И смотря как мама! (Здесь и далее следуют подчеркивания автора заметок.) Каждый человек (независимо от возраста) должен знать, что есть существо, любящее его и принимающее его таким, какой он есть. Вот это принятие таким, какой он есть,— самое главное в матери».

«Мать, говорящая: «Я не хочу с тобой говорить», отталкивающая свое дитя, убивает в нем сына или дочь, в себе — мать.

Самая главная обязанность матери — понимать. Мать, не понимающая своего ребенка,— это трагедия. Должно быть (видимо) в раннем детств мать для ребенка — спасение, защитник, мать — утешение. В более старшем: мать — советчик, наставник, мать — утешение. В зрелости: мать-друг, мать — утешение. Должен быть человек, у которого на груди можно плакать и в пять лет, и в пятьдесят».

2

Когда я в Австрии, в Детской деревне, спрашивал; о родителях детей, могла услышать истории, рассказанные c сожалением, c болью за детей, с грустью. Но ни в одной истории не услышала презрения, обличения, отрицания. Самые проникновенные истории, рассказанные c сочувствием, - o заблудших, o запутавшихся. Не то чтобы это словами говорилось, но чувствовалось. Родителей не ненавидя не презирают, не обличают. Жалеют. Может быть, это от христианского воспитания? От церковных проповедей? От заповедей, которые, к сожалению , у нас вместе c церковью был из жизни изгнаны, и сострадания поэтому стало меньше?

Одна из матерей Детской деревни рассказывает мне как «мой младший» к каждому Рождеству делал два подарка; что-то клеил, мастерил. Один — ей, другой — родной матери. А потом родная мама исчезла. «Знаете, такие родители отвыкают от детей, y них начинается собственная жизнь». И вот уже два года как мать не появляется, а «мальчик по-прежнему делает два подарка и оба дарит мне».

- Она мне казалась неплохой женщиной. Думаю, что и была неплохой. Правда, очень глупой. - И в конце случайно o том, почему мальчик был взят из семьи: - Мать занялась проституцией. Я думаю, что это не от распущенности, a просто от неумения другим образом зарабатывать деньги. «Она была неплохой женщиной...»

Сегодняшний директор детской деревни в Имсте, психолог доктор Вильдпихлер, объяснял отношение к родителям: <Они подарили этим детям жизнь, и мы должны быть им за это благодарны>. Я пыталась задавать ему вопросы, навеянные нашей системой педагогических ценностей, в которую <за это благодарны> пока не вписывается. Он кивал головой, слыша о пьянстве, тюрьме и распутстве, и говорил: Для меня важно, любит ли его ребенок.

- Какими бы родители не были?

Доктор Вильдпихлер терпеливо:

- Я должен защищать ребенка от дурного влияния - это моя обязанность. Но не выкорчевывать его любовь к родителям, а укреплять ее. Когда ребенок

вырастет, он сам разберется. А пока, защищая любовь к родителям, я защищаю ребенка.

- и все? И мое горячее тело уже не будет горячим?.. Пусть будут страдания. Кто сказал, что я боюсь страдать? Это дома я многого боялся. Дома. А теперь я все уже узнал, все попробовал. Разве не достаточно одному столько знать? Я ведь пригожусь для жизни. Помогите мне. Ведь это даже смешно - убивать человека, который ничего не успел совершить. Я даже десятого класса не кончил. Помогите мне. Я не о любви говорю. Черт с ней, с любовью. Я согласен не любить. В конце концов,

я уже любил. С меня хватит, если на то пошло. У меня мама есть. Что будет с ней?.. А вы знаете, как сладко, когда мама гладит по голове? Я еще не успел от этого отвыкнуть. Я еще нигде толком не побывал. Я, например, не был еще на Валдае. Мне ведь нужно посмотреть, что это за Валдай? Нужно? Кто-то ведь написал: "...И колокольчик - дар Валдая..." А я даже таких строчек написать не смогу. Помогите мне. Я все пройду. До самого конца. Я буду стрелять по фашистам, как снайпер, буду единоборствовать с танками, буду голодать, не спать, мучиться...

Кому я говорю все это? У кого прошу помощи? Может быть, вот у них, у этих бревен, которыми укреплен блиндаж? Они и сами не рады, что здесь торчат. Они ведь соснами шумели так недавно... А когда мы уезжали на фронт, помнишь нашу теплушку? Ах да, конечно же, помню. Мы стояли у раскрытых дверей и пели какую-то торжественную песню. И у нас были гордо подняты

головы. А эшелон стоял на запасных путях. Где? На Курском вокзале. По домам нас не пустили. Я только успел позвонить домой. Наших никого не было. Только старуха соседка Ирина Макаровна. Злая, подлая старуха. Сколько она мне крови попортила! Она спросила меня, где стоит эшелон.

- Жалко, - лицемерно сказала она, - не сможет мама повидаться-то с тобой.

И я повесил трубку и вернулся к своим. А через час появилась у вагона Ирина Макаровна и сунула мне сверток. А потом, когда мы пели, она стояла в маленькой толпе случайных женщин. Кто она мне? Прощай, Ирина Макаровна. Прости меня, разве я знал? Я никогда не смогу понять это... Может быть, ты и есть то лицо, у которого следует просить защиты? Тогда защити меня. Я не хочу умереть. Говорю об этом прямо и не стыжусь...

В свертке были сухари и четвертинка подсолнечного масла. И я поклялся сохранить один сухарь как реликвию... Съел. Значит, не смог сделать такого пустяка? А чего же я прошу? А разве не сам я, когда прилетела "рама" и все полезли по щелям, стоял на виду?

- Лезь скорей! - кричали мне.

А я не прятался. Ходил один и посмеивался вслух. Если бы они знали, что у меня внутри делается! А я не могу побежать на виду у всех. Пусть никто не знает, что мне страшно. Но себе-то самому я могу сказать правду? Вот я и говорю. Я сам себе судья. Я имею на это право. Я не Петька Любимов. Помнишь Петьку Любимова? Ну, конечно, помню. Петр Лаврентьевич Любимов. Мой

сосед по квартире. Когда началась война, он по вечерам выходил на кухню и говорил:

- Немцы, паскуды, прут... Надо всем вставать на защиту. Вот у меня рука подживет - пойду добровольцем.

- Тебя и так призовут, Петенька, - говорили ему.

- Так - не штука. Так всякий пойдет. А когда Родина в опасности, нужно не ждать. Самому идти. - И спрашивает меня:

- А ты Родину-то любишь?

- Люблю, - говорил я. - Этому меня еще в первом классе научили.

А однажды я встретил его в военкомате. Это когда я повестки разносил. Он меня не видел. Разговаривал с капитаном каким-то.

- Товарищ капитан, - сказал он, - вот я освобождение принес.

- Какое освобождение?

- Броня. Как специалист броню получил. Не хотят меня на производстве отпускать...

- Ну зайдите вон туда и оформляйте. Броню так броню, - сказал капитан.

Броня так броня. Вот так Петька. Какой же он специалист незаменимый, когда он часовщиком на Арбате в мастерской работал. И пошел Петька оформляться. Прошел мимо меня. Прошел. Остановился. Покраснел.

- Видал? - спросил меня. - Вот так

— выдох, выдох!» Я слышу голос инструктора гимнастики: «Чтобы вдохнуть полной грудью, надо хорошенько выдохнуть. Учитесь прежде всего выдыхать, избавляться от „отработанного воздуха”».

Жизнь — это прежде всего дыхание. «Душа», «дух»! А умер — прежде всего — «перестал дышать». Так думали исстари. «Дух вон!» — это значит «умер».

«Душно» бывает в доме, «душно» и в нравственной жизни. Хорошенько выдохнуть все мелочные заботы, всю суету будничной жизни, избавиться, стряхнуть все, что стесняет движение мысли, что давит душу, не позволяет человеку принимать жизнь, ее ценности, ее красоту.

Человек всегда должен думать о самом важном для себя и для других, сбрасывая с себя все пустые заботы.

Надо быть открытым к людям, терпимым к людям, искать в них прежде всего лучшее. Умение искать и находить лучшее, просто «хорошее», «заслоненную красоту» обогащает человека духовно.

Заметить красоту в природе, в поселке, городе, улице, не говоря уже в человеке, сквозь все заслоны мелочей — это значит расширить сферу жизни, сферу того жизненного простора, в которой живет человек.

Я долго искал это слово — сфера. Сперва я сказал себе: «Надо расширять границы жизни», — но жизнь не имеет границ! Это не земельный участок, огороженный забором — границами. Расширять пределы жизни — не годится для выражения моей мысли по той же причине. Расширять горизонты жизни — это уже лучше, но все же что-то не то. У Максимилиана Волошина есть хорошо придуманное им слово — «окоем». Это все то, что вмещает глаз, что он может охватить. Но и тут мешает ограниченность нашего бытового знания. Жизнь не может быть сведена к бытовым впечатлениям. Надо уметь чувствовать и даже замечать то, что за пределами нашего восприятия, иметь как бы «предчувствие» открывающегося или могущего нам открыться нового. Самая большая ценность в мире — жизнь: чужая, своя, жизнь животного мира и растений, жизнь культуры, жизнь на всем ее протяжении — и в прошлом, и в настоящем, и в будущем... А жизнь бесконечно глубока. Мы всегда встречаемся с чем-то, чего не замечали раньше, что поражает нас своей красотой, неожиданной мудростью, неповторимостью.