Напишите сочинение к эпиграфу " Литературный язык,которым мы пользуемся,- это подлинно драгоценнейшее наследие ,полученное нами от предшествующих

я нахожусь в больнице. 16.12.04 г. Гнатюк Л.А. и составьте пожалуйста ПИСЬМО-ЗАПРОС.

1. Конкретный эффект от увеличения угла обзора при работе с компьютером зависит от многих факторов, в том числе т от того, в какую сторону пользователь ОТКЛОНЯЕТСЯ от центра экрана.

2. Воспитатель ещё раз напомнил родителям, чтобы они, собирая детей на дачу, ОДЕЛИ на них панамки.

3. ЗАТРУДНЁННОЕ дыхание больного вызывало опасение за состояние его здоровья.

4. ПОДОБНЫЙ феномен в последние годы можно наблюдать возле берега водохранилища и над вершинами Сокольих гор.

должна вобрать в себя все лучшее, что завоевано и выстрадано всеми предшествующими духовными исканиями человечества, и обогатить эту сокровищницу. Остановитесь, видя чужое горе и чужую обиду! Заповедь «Человек человеку друг, товарищ и брат» ни в коем случае не должна оставаться механически повторяемой фразой. Выполняя эту заповедь, мы поступаем в соответствии и со своей совестью, и с непреложным нравственным законом. Но как быть с теми, кто тысячу раз слышал: «Остановись перед чужой бедой», десятки раз сам произносил эти слова, а действовал и действует вопреки им? Есть случаи, когда бесполезно стыдить и уговаривать, лучше просто заставлять. Если гражданин видит опасность, угрожающую другим людям, он обязан сделать все, что может, чтобы эта опасность была устранена. Бездействие – преступление. Если не юридическое, то моральное. Вот житейский пример. ...Мартовский гололед. Десятки метров тротуара накатаны так, что па них можно проводить соревнования по конькобежному спорту. Обойти опасный каток нельзя. Путь преграждают высокие обледенелые сугробы. К подъезду со страшным напряжением идут немолодые люди, некоторые с палочками, один – на костылях. Человек на костылях мрачно шутит: «Все удобства! Сломаю вторую ногу, мне тут же и рентген сделают, и в гипс! На месте!» «Каток» на тротуаре – перед входом в большую ведомственную поликлинику. Опасный для здоровых, он вдвойне и втройне опасен для больных. Они идут в поликлинику за помощью, а рискуют у входа сломать себе шею. Я вошел в поликлинику, к которой никакого отношения не имею, обратился в регистратуру и попытался рассказать о том, что творится перед входом. На меня накричали. Затем прозвучал риторический вопрос: – Вы что хотите, чтобы мы бросили больных и пошли лед скалывать?! Иду к главврачу и слышу то же самое: – Вы что хотите, чтобы я бросил больных и пошел лед скалывать? Затем он как дважды два четыре доказывает мне, что по закону будет нести ответственность только в том случае, если посетитель подведомственной ему поликлиники сломает ногу, руку, голову – словом, получит травму внутри поликлиники. За то, что происходит у входа в поликлинику, несет ответственность жэк. – Так позвоните в жэк, скажите им... Главный врач видит в моем появлении ущемление своей амбиции. Решительно и недружелюбно дает он мне понять – аудиенция окончена. Врач, который знает, что сейчас, сию минуту, в ста шагах от него может произойти беда, и не желает принять мер, по-моему, не врач. Это человек с дипломом врача. В тех случаях, когда действие или бездействие человека, живущего по принципу «Моя хата с краю...», создают угрозу здоровью, тем более жизни сограждан, мало убеждать – надо принуждать, недостаточно рассказывать – надо наказывать. Среди многих писем меня особенно тронули те, в которых люди пишут не о своей собственной беде, хлопочут не о себе или своих ближних (хотя в таких хлопотах нет, разумеется, ничего зазорного). Особенно волнуют письма людей, кому не дает покоя, что где-то, порой далеко, обойден вниманием, заботой человек, который не напоминает о себе. Не умеет или не хочет. И тогда находятся те, кто чужую беду воспринимают как свою. И не просто сочувствуют. Их сочувствие становится действием. Сострадание – активный помощник. Но как быть с теми, кто не видит, не слышит, не чувствует, когда больно и плохо другому? Постороннему, какими они считают всех, кроме себя, да, может быть, своей семьи, к которой, впрочем, тоже часто равнодушны. Как помочь и тем, кто страдает от равнодушия, и самим равнодушным? С самого детства воспитывать – прежде всего самого себя – так, чтобы отзываться на чужую беду и спешить на помощь тому, кто в беде. И ни в жизни, ни в педагогике, ни в искусстве не считать сочувствие размагничивающей чувствительностью, чуждой нам сентиментальностью. Сочувствие – великая человеческая способность и потребность, благо и долг.

начением, слово способно объединяться с другими словами, включаться в предложение" Только НЕ НАДО ТУПО КОПИРОВАТЬ С ДРУГИХ САЙТОВ ,
по тексту Мама обладала поразительной способностью рассказывать всякие истории и сказки собственного сочинения; обычно я был околдован ее выдумками, полными юмора и забавных подробностей, и тотчас переставал капризничать, переносясь в мир маминых выдумок.
(2) Но однажды, слушая историю про тележку и ослика, про их житье-бытье и про их приключения в Италии, я раскапризничался, стал придираться к каждому маминому слову, упрямо повторяя, что тележка все равно ненастоящая и ослик тоже ненастоящий, потому что если бы они были настоящие, то в тележке лежала бы трава, а ослик ел бы эту травку, а так все это одни выдумки, сплошной обман.
(3) — Ага, — говорил я маме, — ты не можешь сделать так, чтобы в тележке была травка! (4) Ага!
(5) Мама пригорюнилась, чувствуя, что я припер ее к стенке.
(6) Действительно: где же достать травку ночью, зимой, в доме, в комнате с натопленной печью и наглухо закрытыми ставнями? (7) Надо быть волшебником, волшебницей! (8) Я-то знал, что моя мама просто мама, а не волшебница. (9) И я капризничал еще больше, требуя от мамы невозможного: достать для тележки траву.
(10) Вдруг среди капризов заметил, как у мамы блеснули карие глаза и чуть дрогнули губы скрытой улыбкой.
(11) — Хорошо, — сказала она, — если тебе так хочется травки, будь по-твоему. (12) Будет тебе травка. (13) Мы ее сейчас поищем и, может быть, найдем.
(14) Мама пошла к комоду, порылась в нем, и вдруг я увидел в ее руках горсть чего-то зеленого. (15) Неужели трава? (16) Невозможно! (17) Невероятно! (18) Но мама уже кладет это зеленое, травоподобное в тележку и нежно прижимает мою голову к своей теплой груди.
(19) — Ну, теперь ты доволен?
(20) Я, конечно, понимал, что это не настоящая трава, даже не сено.
(21) Это сухой, крашенный ярко-зеленой краской мох, которым обычно принято было у нас украшать ватный валик, положенный между двумя оконными рамами зимой. (22) Стало быть, это не трава, а крашеный мох. (23) Но все равно — чудо. (24) Мне понятно: тележка не настоящая, а игрушечная, ослик не настоящий, а игрушечный, так пусть же и трава будет игрушечная. (25) И это - подлинное чудо, а мама - волшебница. (По В.П. Катаеву)


Задания А1—А7 выполните на основе анализа содержания прочитанного текста. К каждому заданию А1—А7 даны 4 варианта ответа, из которых только один правильный.

А1. В каком фрагменте текста содержится информация, необходимая для обоснования ответа на вопрос: «Как оценил поступок матери сын?»
1) (1) Мама обладала поразительной способностью рассказывать всякие истории и сказки собственного сочинения.
2) (18) Но мама уже кладет это зеленое, травоподобное в тележку и нелепо прижимает мою голову к своей теплой груди.
3) (11) — Хорошо,— сказала она, — если тебе так хочется травки, будь по-твоему.
4) (25) И это— подлинное чудо, а мама — волшебница.

стремясь решить их в духе нашей морали, которая должна вобрать в себя все лучшее, что завоевано и выстрадано всеми предшествующими духовными исканиями человечества, и обогатить эту сокровищницу.

Остановитесь, видя чужое горе и чужую обиду! Заповедь «Человек человеку друг, товарищ и брат» ни в коем случае не должна оставаться механически повторяемой фразой. Выполняя эту заповедь, мы поступаем в соответствии и со своей совестью, и с непреложным нравственным законом. Но как быть с теми, кто тысячу раз слышал: «Остановись перед чужой бедой», десятки раз сам произносил эти слова, а действовал и действует вопреки им? Есть случаи, когда бесполезно стыдить и уговаривать, лучше просто заставлять.

Если гражданин видит опасность, угрожающую другим людям, он обязан сделать все, что может, чтобы эта опасность была устранена. Бездействие – преступление. Если не юридическое, то моральное. Вот житейский пример.

...Мартовский гололед. Десятки метров тротуара накатаны так, что па них можно проводить соревнования по конькобежному спорту.

Обойти опасный каток нельзя. Путь преграждают высокие обледенелые сугробы. К подъезду со страшным напряжением идут немолодые люди, некоторые с палочками, один – на костылях. Человек на костылях мрачно шутит: «Все удобства! Сломаю вторую ногу, мне тут же и рентген сделают, и в гипс! На месте!»

«Каток» на тротуаре – перед входом в большую ведомственную поликлинику. Опасный для здоровых, он вдвойне и втройне опасен для больных. Они идут в поликлинику за помощью, а рискуют у входа сломать себе шею.

Я вошел в поликлинику, к которой никакого отношения не имею, обратился в регистратуру и попытался рассказать о том, что творится перед входом. На меня накричали. Затем прозвучал риторический вопрос:

– Вы что хотите, чтобы мы бросили больных и пошли лед скалывать?!

Иду к главврачу и слышу то же самое:

– Вы что хотите, чтобы я бросил больных и пошел лед скалывать?

Затем он как дважды два четыре доказывает мне, что по закону будет нести ответственность только в том случае, если посетитель подведомственной ему поликлиники сломает ногу, руку, голову – словом, получит травму внутри поликлиники. За то, что происходит у входа в поликлинику, несет ответственность жэк.

– Так позвоните в жэк, скажите им...

Главный врач видит в моем появлении ущемление своей амбиции. Решительно и недружелюбно дает он мне понять – аудиенция окончена.

Врач, который знает, что сейчас, сию минуту, в ста шагах от него может произойти беда, и не желает принять мер, по-моему, не врач. Это человек с дипломом врача.

В тех случаях, когда действие или бездействие человека, живущего по принципу «Моя хата с краю...», создают угрозу здоровью, тем более жизни сограждан, мало убеждать – надо принуждать, недостаточно рассказывать – надо наказывать.

Среди многих писем меня особенно тронули те, в которых люди пишут не о своей собственной беде, хлопочут не о себе или своих ближних (хотя в таких хлопотах нет, разумеется, ничего зазорного). Особенно волнуют письма людей, кому не дает покоя, что где-то, порой далеко, обойден вниманием, заботой человек, который не напоминает о себе. Не умеет или не хочет. И тогда находятся те, кто чужую беду воспринимают как свою. И не просто сочувствуют. Их сочувствие становится действием.

Сострадание – активный помощник.

Но как быть с теми, кто не видит, не слышит, не чувствует, когда больно и плохо другому? Постороннему, какими они считают всех, кроме себя, да, может быть, своей семьи, к которой, впрочем, тоже часто равнодушны. Как помочь и тем, кто страдает от равнодушия, и самим равнодушным?

С самого детства воспитывать – прежде всего самого себя – так, чтобы отзываться на чужую беду и спешить на помощь тому, кто в беде. И ни в жизни, ни в педагогике, ни в искусстве не считать сочувствие размагничивающей чувствительностью, чуждой нам сентиментальностью.

Сочувствие – великая человеческая способность и потребность, благо и долг.

Действительно, зачем? И смотря как мама! (Здесь и далее следуют подчеркивания автора заметок.) Каждый человек (независимо от возраста) должен знать, что есть существо, любящее его и принимающее его таким, какой он есть. Вот это принятие таким, какой он есть,— самое главное в матери».

«Мать, говорящая: «Я не хочу с тобой говорить», отталкивающая свое дитя, убивает в нем сына или дочь, в себе — мать.

Самая главная обязанность матери — понимать. Мать, не понимающая своего ребенка,— это трагедия. Должно быть (видимо) в раннем детств мать для ребенка — спасение, защитник, мать — утешение. В более старшем: мать — советчик, наставник, мать — утешение. В зрелости: мать-друг, мать — утешение. Должен быть человек, у которого на груди можно плакать и в пять лет, и в пятьдесят».

2

Когда я в Австрии, в Детской деревне, спрашивал; о родителях детей, могла услышать истории, рассказанные c сожалением, c болью за детей, с грустью. Но ни в одной истории не услышала презрения, обличения, отрицания. Самые проникновенные истории, рассказанные c сочувствием, - o заблудших, o запутавшихся. Не то чтобы это словами говорилось, но чувствовалось. Родителей не ненавидя не презирают, не обличают. Жалеют. Может быть, это от христианского воспитания? От церковных проповедей? От заповедей, которые, к сожалению , у нас вместе c церковью был из жизни изгнаны, и сострадания поэтому стало меньше?

Одна из матерей Детской деревни рассказывает мне как «мой младший» к каждому Рождеству делал два подарка; что-то клеил, мастерил. Один — ей, другой — родной матери. А потом родная мама исчезла. «Знаете, такие родители отвыкают от детей, y них начинается собственная жизнь». И вот уже два года как мать не появляется, а «мальчик по-прежнему делает два подарка и оба дарит мне».

- Она мне казалась неплохой женщиной. Думаю, что и была неплохой. Правда, очень глупой. - И в конце случайно o том, почему мальчик был взят из семьи: - Мать занялась проституцией. Я думаю, что это не от распущенности, a просто от неумения другим образом зарабатывать деньги. «Она была неплохой женщиной...»

Сегодняшний директор детской деревни в Имсте, психолог доктор Вильдпихлер, объяснял отношение к родителям: <Они подарили этим детям жизнь, и мы должны быть им за это благодарны>. Я пыталась задавать ему вопросы, навеянные нашей системой педагогических ценностей, в которую <за это благодарны> пока не вписывается. Он кивал головой, слыша о пьянстве, тюрьме и распутстве, и говорил: Для меня важно, любит ли его ребенок.

- Какими бы родители не были?

Доктор Вильдпихлер терпеливо:

- Я должен защищать ребенка от дурного влияния - это моя обязанность. Но не выкорчевывать его любовь к родителям, а укреплять ее. Когда ребенок

вырастет, он сам разберется. А пока, защищая любовь к родителям, я защищаю ребенка.