1.Прошумели дожди и столбцами ушли от реки голубой на р(а,о)внины земли. 2. Сереже многое еще хотелось узнать но он не решался спросить. 3. В горах

28.Невозможно требовать от Галилея больше, чем он сделал. 29.Но он не мог одолеть Бруно. 30.Правда "сожженного" включала в себя, нечто большее, чем только правду науки.

Все мы любили классного, хотя нельзя сказать, чтобы очень уважали. У нас была странная черта: мы уважали тех, кого боялись. Тех, кто ставил нам «плохо» или мог запросто оставить весь класс на шестой урок, тех, кто каждый балл взвешивал на аптекарских весах, тех, кто не забудет задать вопрос о том, чего ты не знал в прошлый раз...
А классный был не такой. Мы знали: его можно уговорить, если очень просить и при этом смотреть на него влажными, покорными, собачьими глазами (это только надо уметь делать). Этого он не выдерживал… Или можно по-другому — орать истерично: «За чтс, за что «плохо» ставите? Ведь я же учил, я же учил!» Это было менее безотказно, здесь он мог ззорваться. Но и это иногда проходило.
Он нас чуть-чуть опасался. Нет, не побаивался, а опасался. Он не знал, чего от час ждать… Один раз мы испугали его как следует. Мы тогда начали мычать, хором, весь класс: «Мм-м…» Сначала он не понял, в чем дело, не знал, откуда это идет, кто виновник… Мычание нарастало, шло всплесками по классу, казалось, даже стены вибрировали. Он беспомощно озирался, хотел закричать, но понял: никто не услышит. Тогда он молча сел и с печальным изумлением посмотрел на нас. Это был странный взгляд.
И мы замолчали.
Он был всегда приветлив и вежлив с нами, и чуть ли не с пятого класса называл нас на "Вы".
Он как-то сказал мне на перемене: «А знаете, в отдельности вы все такие милые, а вот вместе вы иногда превращаетесь в стадо. Право, это даже интересно». Он улыбнулся и задумался. А потом добавил: «Когда людей много, количество переходит в качество. Когда их много, они совершают самые неожиданные поступки. Самые героические, а иногда и самые страшные. Как вы думаете?» «Черт его знает», — сказал я. «В том-то и дело, что никто этого толком не знает, даже черт».
Когда началась война, он ходил бледный, притихший и постаревший.Вскоре мы узнали, что он записался в первую группу московского ополчения. Был он нездоров, у него были слабые легкие, он имел освобождение от воинской повинности — белый билет, и даже на смотревшую сквозь пальцы на все человеческие недуги комиссию ополчения он, говорят, произвел тягостное впечатление.
Но он не изменил своего решения. На его последний урок пришло довольно много ребят. Мы ожидали, что он скажет нам что-нибудь на прощание, ожидали каких-то особенных и значительных слов: мы знали, это он умел.Но он ушел буднично, назвал номера параграфов, заданных на дом, кивнул и только у дверей чуть задержался. Мы встали, нестройно хлопнув крышками парт, он посмотрел на нас и тихо сказал:
— Когда у вас будет новый классный, не устраивайте этого…
Мы поняли, о чем он говорил.
Через месяц он погиб. У него не было родных, и похоронная пришла на адрес школы.
Теперь я часто вспоминаю о нем. Когда мы ехали сюда, и в теплушке было тепло, и все лежали неподвижно, и каждый мог думать о ком хотел, о своих живых и о своих погибших, — я думал о классном. Я и сейчас часто думаю о нем.

Густой утренний туман пал на озеро Кубенское. Не видать берегов, не видать бела света. Как и когда поднялось солнце — я не заметил. Туманы отдалились к берегам, озеро сделалось шире, лед на нем как будто плыл и качался.
И вдруг над этим движущимся, белым в отдалении и серым вблизи льдом я увидел парящий в воздухе храм. Он, как легкая, сделанная из папье-маше игрушка, колыхался и подпрыгивал в солнечном мареве, а туманы покачивали его на волнах своих.
Храм этот плыл навстречу мне, легкий, белый, сказочно прекрасный. Я отложил удочку, завороженный.
За туманом острыми вершинами проступила щетка лесов. Уже и дальнюю заводскую трубу сделалось видно, и крыши домишек. А храм все еще парил надо льдом, опускаясь все ниже и ниже, и солнце играло в маковке его, и весь он был озарен светом, и дымка светилась под ним.
Наконец храм опустился на лед, утвердился. Я молча указал на него, думая, что мне пригрезилось, что я в самом деле заснул и мне явилось видение из тумана.
— Спас-камень,— коротко молвил товарищ мой.
И тогда я вспомнил, как говорили мне друзья о каком-то Спас-камне. Но я думал, что камень — он просто камень.
А тут Спас-камень — храм! Монастырь!
Не отрывая глаз от удочки, товарищ пробубнил мне историю этого дива. В честь русского воина-князя, боровшегося за объединение северных земель, был воздвигнут этот памятник-монастырь. Предание гласит, что князь, спасавшийся от врагов, начал тонуть в тяжелых латах и пошел уже ко дну, как вдруг почувствовал под ногами камень, который и спас его. И вот в честь этого чудесного спасения на подводную гряду были навалены камни и земля с берега. На лодках и по перекидному мосту, который каждую весну сворачивало ломающимся на озере льдом, монахи натаскали целый остров и поставили на нем монастырь.Я смотрел на залитый солнцем храм. Озеро уже распеленалось совсем, туманы поднялись высоко. Среди огромного, бесконечно переливающегося бликами озера стоял на льду храм — белый, словно бы хрустальный, и все еще хотелось ущипнуть себя, увериться, что все это не во сне, не миражное видение. Я смотрю и смотрю на Спас-камень, забыв про удочки, и про рыбу, и про все на свете.

1)В не­ко­то­ром го­ро­де жил один чудак… (2)Был он очень богат и имел всё из вещей, что че­ло­век может себе толь­ко по­же­лать. (3)Дом его укра­ша­ли мра­мор­ные лест­ни­цы, пер­сид­ские ковры и золочёная ме­бель. (4)В саду, окру­жав­шем этот рос­кош­ный дво­рец, бла­го­уха­ли цветы, били про­хлад­ные фон­та­ны, за­мор­ские птицы услаж­да­ли слух своим при­чуд­ли­вым пе­ни­ем.(5)Од­на­ко, не­смот­ря на внеш­нее бла­го­по­лу­чие, наш чудак чув­ство­вал, что ему не хва­та­ет чего-то са­мо­го глав­но­го, чего он даже и на­звать не мог. (6)Че­ло­век ре­ши­тель­ный и от­важ­ный, он так много мог, он почти всё смел, но он не знал та­ко­го, к чему можно стре­мить­ся, и жизнь ка­за­лась ему бес­смыс­лен­ной и мёртвой. (7)Ничто не ра­до­ва­ло его, и бо­гат­ство, всё более умно­жа­ясь, по­сте­пен­но ста­но­ви­лось для него го­рест­ным бре­ме­нем.(8)Тогда он пошёл к одной ста­рой жен­щи­не, ко­то­рая пе­сто­ва­ла свою древ­нюю муд­рость в пе­ще­ре дрем­лю­щей ог­нен­ной горы. (9)Чудак рас­ска­зал ей о своей беде, и ста­ру­ха от­ве­ти­ла ему: (10)«От­прав­ляй­ся в боль­шой мир, чтобы найти про­пав­шее. (11) Твоё не­сча­стье ве­ли­ко: тебе не хва­та­ет глав­но­го, и, пока ты его не найдёшь, жизнь для тебя будет бедой и пыт­кой».(12)Эта сказ­ка все­гда при­хо­дит мне на ум, когда я думаю о со­вре­мен­ном мире и его ду­хов­ном кри­зи­се. (13)Как бо­га­то че­ло­ве­че­ство бла­га­ми низ­ше­го по­ряд­ка! (14) И будет де­лать­ся всё бо­га­че. (15)Про­стран­ство будет по­беж­де­но, та­ин­ствен­ные формы ма­те­рии будут от­кры­ты, и ими овла­де­ют. (16)Всё новые и новые ин­стру­мен­ты, сред­ства и воз­мож­но­сти будут предо­став­ле­ны че­ло­ве­ку в рас­по­ря­же­ние, но глав­ное от­сут­ству­ет.(17)«Как» зем­ной жизни раз­ви­ва­ет­ся без­оста­но­воч­но, но «зачем» — не­за­мет­но утра­чи­ва­ет­ся. (18)Это так, как если бы че­ло­век, ко­то­рый стра­да­ет рас­се­ян­но­стью, играл в шах­ма­ты и вы­ра­бо­тал для себя даль­но­вид­ный, слож­ный план, осу­ществ­ле­ние ко­то­ро­го уже на­по­ло­ви­ну за­вер­ше­но, и вдруг он за­бы­ва­ет свой план. (19)«Пре­крас­но! (20)Но для чего я всё это пред­при­ни­мал? (21)Чего я, соб­ствен­но, этим хотел?!» (22)Да­вай­те вспом­ним о есте­ствен­но-на­уч­ных и тех­ни­че­ских изоб­ре­те­ни­ях по­след­не­го сто­ле­тия. (23)Элек­три­че­ство, ди­на­мит, куль­ту­ры бак­те­рий, же­ле­зо­бе­тон, самолёт, радио, рас­щеп­ле­ние атома. (24)Этого до­воль­но и сверх­до­ста­точ­но, чтобы со­здать нечто ве­ли­кое. (25)Выход на такой за­об­лач­ный уро­вень, на такие пути пред­по­ла­га­ет на­ли­чие все­объ­ем­лю­ще­го, окрылённого, даль­но­вид­но­го, це­ле­на­прав­лен­но­го со­зна­ния, раз­ви­тие ис­кус­ства, не­су­ще­го огром­ную ду­хов­но-вос­пи­та­тель­ную силу. (26)Жизнь без смыс­ла при таких усло­ви­ях ста­но­вит­ся опас­нее, чем когда бы то ни было. (27)Воз­мож­но­сти со­зи­да­ния могут стать сред­ства­ми все­об­ще­го раз­ру­ше­ния. (28)Ведь сами по себе они не хо­ро­ши и не плохи, они лишь мощ­ная, не­опре­делённая «воз­мож­ность», дрем­лю­щая ог­нен­ная гора, не­пред­ска­зу­е­мая и свое­нрав­ная во всём.(29)Со­вре­мен­ное че­ло­ве­че­ство долж­но хотя бы ин­ту­и­тив­но чув­ство­вать, «куда» оно идёт, «зачем» ему даны эти воз­мож­но­сти, «как» надо упо­тре­бить, при­ме­нить всё это, чтобы твор­че­ский путь по­зна­ния не пре­вра­тил­ся в путь руин. (30)Что по­лу­чит­ся, если кучка лишённых ду­хов­ных кор­ней и нрав­ствен­но раз­нуз­дан­ных «за­во­е­ва­те­лей мира» начнёт во­зить­ся с ин­стру­мен­та­ми со­вре­мен­ной химии, тех­ни­ки и науки? (31)Не­сча­стье со­вре­мен­но­го че­ло­ве­ка ве­ли­ко, ибо ему не хва­та­ет глав­но­го – смыс­ла жизни. (32)Он дол­жен от­пра­вить­ся на по­ис­ки. (33)И пока он не найдёт глав­но­го, беды и опас­но­сти будут под­сте­ре­гать всё чаще и чаще. (34)Не­смот­ря на всю мощь его ра­зу­ма и ши­ро­ту его воз­мож­но­стей.