Друзья, я никогда не понимала задания подобного типа. Помогите пожалуйста.

1) Оптовый
2) кашлянУть
3) втрИдорога
4) ходатАйство

А)Лошадь........,то есть говорит .........!
Б)Кошка ........,то есть говорит.........!
В)Лягушка........,то есть говорит.....!
Г)Петух ......,то есть говорит.......!
Д)Свинья ..........,то есть говорит .......!

языку я пишу всё верно, ошибки бывают, но редко, но вот одна проблема, никак не могу разобраться с запятыми! А тут задание такое громадное! Если кто сможет, помогите, пожалуйста!

Нужно объяснить все знаки препинания:
Вронский с Кити прошел несколько туров вальса. После вальса Кити подошла к матери и едва успела сказать несколько слов с Нордстон, как Вронский уже пришел за ней для первой кадрили. Во время кадрили ничего значительного не было сказано, шел прерывистый разговор то о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних детей, то о будущем общественном театре, и только один раз разговор затронул ее за живое, когда он спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился. ему. Но Кити и не ожидала большего от кадрили. Она ждала с замиранием сердца мазурки. Ей казалось, что в мазурке все должно решиться. То, что он во время кадрили не пригласил ее на мазурку, не тревожило ее. Она была уверена, что она танцует мазурку с ним, как и на прежних балах, и пятерым отказала мазурку, говоря, что танцует. Весь бал до последней кадрили был для Кити волшебным сновидением радостных цветов, звуков и движений. Она не танцевала, только когда чувствовала себя слишком усталою и просила отдыха. Но, танцуя последнюю кадриль с одним из скучных юношей, которому нельзя было отказать, ей случилось быть vis-a-vis с Вронским и Анной. Она не сходилась с Анной с самого приезда и тут вдруг увидала ее опять совершенно новою и неожиданною. Она увидала в ней столь знакомую ей самой черту возбуждения от успеха. Она видела, что Анна пьяна вином возбуждаемого ею восхищения. Она знала это чувство и знала его признаки и видела их на Анне — видела дрожащий, вспыхивающий блеск в глазах и улыбку счастья и возбуждения, невольно изгибающую губы, и отчетливую грацию, верность и легкость движений.
«Кто? — спросила она себя. — Все или один?» И, не помогая мучившемуся юноше, с которым она танцевала, в разговоре, нить которого он упустил и не мог поднять, и наружно подчиняясь весело-громким повелительным крюкам Корсунского, то бросающего всех в grand rond, то в chaine, она наблюдала, и сердце ее сжималось больше и больше. «Нет, это не любованье толпы опьянило ее, а восхищение одного. И этот один? неужели это он?» Каждый раз, как он говорил с Анной, в глазах ее вспыхивал радостный блеск, и улыбка счастья изгибала ее румяные губы. Она как будто делала усилие над собой, чтобы не выказывать этих признаков радости, но они сами собой выступали на ее лице. «Но что он?» Кити посмотрела на него и ужаснулась. То, что Кити так ясно представлялось в зеркале лица Анны, она увидела на нем. Куда делась его всегда спокойная, твердая манера и беспечно спокойное выражение лица? Нет, он теперь каждый раз, как обращался к ней, немного сгибал голову, как бы желая пасть пред ней, и во взгляде его было одно выражение покорности и страха. «Я не оскорбить хочу, — каждый раз как будто говорил его взгляд, — но спасти себя хочу, и не знаю как». На лице его было такое выражение, которого она никогда не видала прежде.
Они говорили об общих знакомых, вели самый ничтожный разговор, но Кити казалось, что всякое сказанное ими слово решало их и ее судьбу. И странно то, что хотя они действительно говорили о том, как смешон Иван Иванович своим французским языком, и о том, что для Елецкой можно было бы найти лучше партию, а между тем эти слова имели для них значение, и они чувствовали это так же, как и Кити. Весь бал, весь свет, все закрылось туманом в душе Кити. Только пройденная ею строгая школа воспитания поддерживала ее и заставляла делать то, чего от нее требовали, то есть танцевать, отвечать на вопросы, говорить, даже улыбаться. Но пред началом мазурки, когда уже стали расставлять стулья и некоторые пары двинулись из маленьких в большую залу, на Кити нашла минута отчаяния и ужаса. Она отказала пятерым и теперь не танцевала мазурки. Даже не было надежды, чтоб ее пригласили, именно потому, что она имела слишком большой успех в свете, и никому в голову не могло прийти, чтоб она не была приглашена до сих пор. Надо было сказать матери, что она больна, и уехать домой, но на это у нее не было силы. Она чувствовала себя убитою.
Она зашла в глубь маленькой гостиной и опустилась на кресло. Воздушная юбка платья поднялась облаком вокруг ее тонкого стана; одна обнаженная, худая, нежная девичья рука, бессильно опущенная, утонула в складках розового тюника; в другой она держала веер и быстрыми, короткими движениями обмахивала свое разгоряченное лицо. Но, вопреки этому виду бабочки, только что уцепившейся за травку и готовой, вот-вот вспорхнув, развернуть радужные крылья, страшное отчаяние щемило ей сердце.
«А может быть, я ошибаюсь, может быть этого не было?»

одинаково. (3)Очевидно, что ответ на вопрос, «как рождается замысел», надо искать не вообще, а в связи с каждым отдельным рассказом, романом или повестью. (4)Легче ответить на вопрос, что нужно для того, чтобы замысел появился, или, говоря более сухим языком, чем должно быть обусловлено рождение замысла. (5)Появление его всегда бывает подготовлено внутренним состоянием писателя. (6)Возникновение замысла, пожалуй, лучше всего объяснить путём сравнения, так как оно вносит иногда удивительную ясность в самые сложные вещи. (7)Астронома Джинса спросили однажды, каков возраст нашей Земли. (8)— Представьте себе, — ответил Джинс, — исполинскую гору, хотя бы Эльбрус на Кавказе. (9)И вообразите единственного маленького воробья, который беспечно скачет и который клюёт эту гору. (10)Так вот, этому воробью, чтобы склевать до основания Эльбрус, понадобится примерно столько же времени, сколько существует Земля. (11)Сравнение, которое дало бы понять возникновение замысла, гораздо проще. (12)Замысел — молния. (13)Много дней накапливается над страдающей землёй электричество, но, когда уставшая атмосфера насыщена им до предела, белые сахарные облака превращаются в грозные грозовые тучи и в них из густого электрического настоя рождается первая искра — молния. (14)Почти тотчас же вслед за молнией на землю обрушивается ливень. (15)Замысел, так же как молния, возникает в дремлющем сознании человека, насыщенном неутомимыми мыслями, глубокими чувствами и цепкими заметками памяти. (16)Накапливается все это исподволь, медленно, пока не доходит до той степени напряжения, которое требует неизбежного разряда — мощного выплеска энергии. (17)Тогда весь этот сжатый и ещё несколько хаотический мир рождает молнию — замысел. (18)Лев Толстой увидел сломанный репейник — вспыхнула молния: появился замысел изумительной повести о Хаджи-Мурате. (19)Но если бы Толстой не был на Кавказе, не знал и не слышал о Хаджи-Мурате, то, конечно, репейник, простой колючий цветок, не вызвал бы у него этой мысли. (20)Толстой был внутренне подготовлен к этой теме, и только потому репейник дал ему нужную ассоциацию, чтобы создать гениальное произведение. (21)Если молния — замысел, то ливень — это воплощение замысла. (22)Это стройные потоки образов и слов. (23)Это книга. (24)Но, в отличие от слепящей молнии, первоначальный замысел зачастую бывает неясным. (25)"И даль свободного романа я сквозь магический кристалл ещё неясно различал«. (26)Лишь постепенно он зреет, завладевает умом и сердцем писателя, обдумывается и усложняется. (27)Но это так называемое «вынашивание» замысла происходит совсем не так, как это представляют себе наивные люди. (28)Оно не выражается в том, что писатель сидит, стиснув голову руками, или бродит, одинокий и дикий, выборматывая свои думы.(29)Совсем нет! (30)Кристаллизация замысла, его обогащение идут непрерывно, каждый час. (31)Каждый день. (32)Всегда и повсюду, во всех случайностях, трудах, радостях и горестях нашей быстротекущей жизни в голове писателя происходит работа, так как нужно соединить тысячи деталей, образов, идей. (33)Чтобы дать созреть замыслу, писатель никогда не должен отрываться от жизни и целиком уходить «в себя». (34)Наоборот, от постоянного соприкосновения с действительностью замысел расцветает и наливается соками земли.

К.Г. Паустовский. Из «Золотой розы».

человека порой может достучаться только совесть, внутренний его голос, он куда действенней, чем бесконечные призывы, требования учителей, воспитателей, даже родителей. Поступок, совершенный целиком по совести, - это свободный поступок. Я спрашиваю себя: а зачем человеку навязали эту самую совесть, ведь никто не мешает отмахнуться от нее, какой от нее прок, если она не приносит никаких выгод, если не дает человеку преимуществ ни карьерных, ни материальных? Благодаря чему она существует, совесть, которая грызет и мучает, от которой порой не отвяжешься, не отступишься? Откуда она взялась? На самом деле в течение жизни мы убеждаемся, что она исходит из глубины души и не бывает ложной. Она не ошибается. Поступок по совести не обесценивается, не приводит к разочарованию. Когда я говорю "поступок по совести", мне приходит на память удивительный пример, впечатливший меня надолго. 28 июля 1958 года умер Михаил Михайлович Зощенко. На "Литераторских мостках" партийное начальство хоронить его не разрешило, видимо, высокие начальники посчитали, что недостоин. Им всегда виднее. И рядом не разрешили. Наконец указали (!) похоронить его в Сестрорецке, где он иногда жил на даче. Гражданскую панихиду проводили в доме писателя. Вести ее поручили Александру Прокофьеву, первому секретарю Союза писателей. Обязали вести кратко, Не допуская никакой политики, строго придерживаясь регламента, не позволять никиких выпадов, нагнали много милиции и работников Большого дома. Все желающие в Дом попасть не могли, люди заполонили лестницу, ведущую к залу. Большая толпа осталась на улиц. Радиофицировать не разрешали. Слово дали Вассариону Саянову, Михаилу Слонимскому, его другу времен "Серационовых братьев". Церемония заканчивалась, когда вдруг, растолкав всех, прорвался к гробу Леонид Борисов. Это был уже пожилой писатель, автор известной книги об Александре Грине "волшебник из Гель-Гью", человек, который никогда не выступал ни на каких собраниях, млжно считать, вполне благонамеренный. Наверное, поэтому Александр Прокофьев не стал останавливать его, тем более что панихида проходила благополучно, никто ни слова не говорил о травле Зощенко, о постановлении ЦК, словно никакой трагедии не было в его жизни, была благополучная жизнь автора популярных рассказов. "Миша, дорогой, - закричал Борисов, - прости нас, дураков, мы тебя не защитили, отдали тебя убийцам, виноваты мы, виноваты!" Надрывный тонкий голос его поднялся, пронзил всех, покатился вниз, люди передавали друг другу его слова, на улице толпа всколыхнулась. Александр .прокофьев не посмел нарушить ритуал. Рыдая, Леонид Борисов отошел. Я возвращался домой с Алексеем Пантелеевым, он говорил: "Слава Богу, хоть кого-то допекло, нашелся человек.ю спас нашу честь, а мы-то, мы-то..." Что это было? Борисов не собирался выступать, но что-то прорвалось, и он уже не мог справиться с собой, это было чувство, нерассуждающее, подсознательное, неспособное выбирать. Это была совесть, совесть взбунтовалась! Бессовестность сегодня многие стремятся оправдать: "Ничего не поделаешь, таково наше общество". Можно, конечно, считать, что наше общество унаследовало советскую мораль, когда никто не каялся, участвуя в репрессиях, когда поощряли доносчиков, стукачей. Но при чем тут совесть? Она относится к личности, она принадлежит душе, единственной, неповторимой, той что нас ...

можно,какая на ваш взгляд тут проблема поставлена автором?

На маленькой площади перед храмом св.Видаля в Венеции я чуть задержался. Кто-то уже
позаботился о голубях, рассыпав им корм, и оголодавшие за ночь стаи слетелись сюда на
пиршество. Голуби толкались, ссорились, взмахивали крыльями, подпрыгивали, с остервенением
клевали зерно, не обращая внимания на пушистую рыжую кошку, изготовившуюся к прыжку.
Меня заинтересовало, чем кончится охота.
Безмятежность голубей словно провоцировала кошку на бросок. Но крошечная тигрица
была опытным охотником. Медленно, почти неощутимо подползала она к стае и вдруг замирала,
словно всякая жизнь останавливалась в её худом под рыжей пушистой шкуркой тельце. И я
заметил, что суматошная голубиная толпа с каждым подползом кошки отодвигалась от неё ровно
на столько, на сколько она сокращала разрыв. Ни один голубь в отдельности не заботился о своей
безопасности – защитный манёвр безотчётно и точно производила общая голубиная душа.
Наконец кошка изловчилась и прыгнула. Сизарь выскользнул из её лап, поплатившись
одним-единственным серым с приголубью пёрышком. Он даже не оглянулся на своего врага и
продолжал клевать зёрна ячменя и конопляное семя. Кошка нервно зевнула, открыв маленькую
розовую пасть с острыми зубками, расслабилась, как это умеют лишь кошки, и вновь сжалась,
собралась… Четвёртый прыжок достиг цели, голубь забился в её лапах.
Кажется, это был всё тот же голубь, которого она облюбовала с самого начала. Быть может,
у него был какой-то ущерб, лишающий его ловкой подвижности собратьев, его ловкой
подвижности собратьев, неправильность в сложении, делающая его более лёгкой добычей, чем
остальные голуби. А может, то был неопытный молодой голубь или больной, слабый. Голубь
забился в её лапах, но как-то бессильно, словно не веря в своё право на освобождение. Остальные
продолжали насыщаться как ни в чём не бывало.
Стая делала всё, что могла, для коллективной безопасности, но, раз жертвы избежать не
удалось, спокойно поступилась своим неполноценным сородичем. Всё произошло в рамках
великой справедливости и беспристрастности природы. Кошка не торопилась разделаться с
голубем. Она вроде бы играла с ним, позволяя биться, терять пух и перья. А может, кошки вообще
не едят голубей?.. Так что же это – выбраковка дефектной особи? Или тренировка хищника? Я
мучился, не понимая, имею ли право вмешаться в круговерть неподсудных человеку сил, и тут
какой-то прохожий швырнул в кошку блокнотом, угодив ей в бок. Та мгновенно выпустила
голубя, в невероятном прыжке взвилась на забор и скрылась. Голубь отряхнулся и, оставив горку
сизого пуха, заковылял к стае. Он был сильно помят, но отнюдь не выглядел потрясённым и всё
так же хотел есть.
Я злился на себя. Есть положения, когда надо не рассуждать, взвешивать все «за» и
«против», а действовать. Когда правда только в жесте, в поступке. Я же мог прогнать кошку, но
относился к происходящему эстетически, а не этически. Меня восхищало и поведение кошки, и
поведение голубей, и в том, и в другом была своя пластическая красота, в которой исчезал
жестокий смысл происходящего. Лишь когда голубь забился в когтях, я вяло вспомнил о
нравственной сути дела. А прохожий не рефлексировал, просто сделал жест доброты…