написать начало инсценировки указывая место и время стрекоза и муравей с помощью назывных предложений

НАТЯНУТУЮ звуков больше чем букв

4)В слове СЕРДЦА звук Д является непроизносимым

(29)— Летает, —ответил я, — и ещё как! (30) Он опять улыбнулся и впал в забытье. (31) Между тем мало-помалу смеркалось, и я тоже мыслями своими уле¬тел далеко-далеко и забылся. Как вдруг слышу, он спрашивает: (32)— Всё ещё летает? (33)— Летает, — сказал я, не глядя, не думая. (34)—Почему же я не вижу? — спросил он, с трудом открывая глаза. (35)Я испугался. (36)Мне случилось раз видеть умирающего, который перед смертью вдруг потерял зрение, а с нами говорил ещё вполне разумно. (37)Не так ли и тут: глаза его умерли раньше. (38)Но я сам посмотрел на то место, где летала стрекоза, и ничего не увидел. (39)Больной понял, что я его обманул, огорчился моим невниманием и молча закрыл глаза. (40)Мне стало больно, и вдруг я увидел в чистой воде отражение летаю¬ щей стрекозы. (41)Мы не могли заметить её на фоне темнеющего леса, но вода — эти глаза земли — остаются светлыми, когда и стемнеет: эти глаза как будто видят во тьме. (42)— Летает, летает! — воскликнул я так решительно, так радостно, что больной сразу открыл глаза. (43)И я ему показал отражение. (44)И он улыбнулся. (45) Я не буду описывать, как мы спасли этого раненого, — по-видимому, его спасли доктора, но я крепко верю: им, докторам, помогла песнь ручья и мои решительные и взволнованные слова о том, что голубая стрекоза и в темноте летала над заводью.

— общение с душой другого человека. А вторая — общение с небом.
Отчего возникла потребность духовного общения с другими людьми? Оттого, вероятно, что на земле одинаковая, в общем-то, одна и та же душа раздроблена на множество как бы изолированных повторений с множеством наслоившихся индивидуальных особенностей, но с глубинной первоосновой.
Отчего происходит человеческая потребность духовного общения с небом, то есть с беспредельностью и во времени и в пространстве? Оттого, вероятно, что человек, как некая временная протяжённость, есть частица, пусть миллионная, пусть мгновенная, пусть ничтожная, но всё же частица той самой беспредельности и безграничности. Что же могло на земле служить самым ярким символом безграничности? Конечно, небо.
Недавно я прочитал в «Огоньке» статью учёного Шульца. Он предполагает, что нам трудно будет наладить связь с цивилизациями других галактик потому, что может не оказаться общего языка. Может быть, муравьи или пчёлы давно пытаются наладить связь и войти в деловые отношения с человечеством; может быть, используя свои антенны-усики, они беспрерывно посылают нам свои сигналы, но мы не способны их уловить. Может быть, так же как пчёлы не знают о том, что мы их изучаем, мы точно так же не подозреваем, что изучают нас. Может быть, из неведомых галактик посылают сигналы такого характера, которые мы не умеем воспринять нашими современными аппаратами, но которые, может быть, иногда воспринимает человеческая душа? И вот в неизъяснимом волнении человек поднимает глаза кверху, и сопричастие с чем-то большим, чем он сам, потрясает его.
Самонадеянность наша не имеет границ. Мы считаем себя выше не только муравья, но кого бы то ни было во Вселенной, в то время как муравьи умеют поддерживать в своих жилищах точные климатические условия, которые существовали на земле в доисторические времена, а мы едва-едва умеем пользоваться батареей парового отопления. В то время как нет ничего легче, оказывается, чем взять и полететь над землёй, мы вынуждены сочинять себе неуклюжие и тяжёлые летательные аппараты. В то время как у множества обитателей Земли существует тончайшее предвидение погоды, чуть ли не за две недели, мы ошибаемся на каждом шагу, мы, вооружённые умопомрачительными вычислительными машинами.
Но я слишком отвлёкся. Я ведь хотел сказать только то, с чего, собственно, и начал: человеку свойственны две великие потребности: общение с душой другого человека, других людей и общение с небом...

возмездия, имевшему место во время правления на Руси царя Алексея Михайловича (XVII в.): женщину, посягнувшую на жизнь мужа, живой закапывали в землю по самые уши и оставляли на мучительную смерть.

Родной язык! Сколько об этом сказано! А чудо родной речи необъяснимо. Только родное слово, познанное и постигнутое в детстве, может напоить душу поэзией, рожденной опытом народа, пробудить в человеке первые истоки национальной гордости. Детство не только славная пора, детство — ядро будущей человеческой личности. Именно в детстве закладывается подлинное знание родной речи, именно тогда возникает ощущение причастности своей к окружающим людям, к окружающей природе, к определенной культуре.
Для меня русский язык в неменьшей степени родной, чем киргизский, родной с детства, родной на всю жизнь.
Мне было пять лет, когда я впервые оказался в роли переводчика. Это случилось в горах, где я был с бабушкой.
В то лето случилась беда. Племенной жеребец, купленный колхозом незадолго до этого, внезапно околел. Табунщики переполошились: жеребец был ценный, донской породы, привезенный из далекой России. Послали гонца в колхоз, оттуда гонца в район. И через донъ к нам в горы приехал русский человек. Высокий, рыжебородый, с голубыми глазами, в черной кожаной куртке, с полевой сумкой на боку. Я его очень хорошо запомнил. Он не знал ни слова по-киргизски, а наши — по-русски. Табунщики, недолго думая, решили, что переводчиком буду я. А я в это время стоял в толпе ребятишек.
— Пошли, — сказал мне один из табунщиков. — Этот человек не знает языка, ты переведи, что он говорит, а то, что мы скажем, скажешь ему.
Я застеснялся, испугался, вырвался и убежал к бабушке в юрту. Бабушка всегда была ласкова, а в этот раз строго нахмурилась.
— Ты что, стыдишься говорить по-русски или ты стыдишься своего языка? — Она взяла меня за руку и повела.
Приезжий ветеринар сидел вместе с аксакалами. Он поманил меня, улыбаясь:
— Заходи, мальчик. Как тебя звать?
Я тихо пробормотал. Он погладил меня:
— Спроси у них, почему этот жеребец погиб, — и достал бумагу для записи.
— Дядя, — робко начал я, — это место называется Уу-Саз, ядовитый луг, — и потом осмелел, видя, как радовались бабушка, и приезжий человек, и все в юрте. И на всю жизнь запомнил тот синхронный перевод разговора, слово в слово на обоих языках. Жеребец, оказывается, отравился ядовитой травой. На вопрос, почему не едят эту траву другие лошади, табунщики ответили, что местные лошади не трогают эту траву,
. они знают, что она несъедобная. Так я и перевел.
Приезжий похвалил меня, аксакалы дали вареного мяса, горячего, душистого, я выскочил из юрты с торжествующим видом. Ребята вмиг окружили.
— Ты по-русски шпаришь, как вода в реке, без остановки! — На самом деле я говорил, запинаясь, но ребятам угодно было представить это так, как им хотелось. Мы тут же съели мясо и побежали играть.
Стоит ли в литературной биографии упоминать о таких вещах? По-моему, стоит. Надо начинать с того, что впервые в жизни запомнил человек, когда, как это было. Некоторые помнят себя с трех лет, другие едва припоминают свой десятилетний возраст. Я убежден, что все это много значит.