молчании, как вдруг губы опять за¬шевелились, возникла новая борьба, и я услы-шал: (27)— А что, она ещё летает? (28) Голубая стрекоза ещё кружилась.

Умел ошибиться,умей и поправиться.
Дело мастера боится.
Сколько верёвочке ни виться,всё равно конец будет.
Как объяснить?

Хотя бы по 2-3 штуки, если они есть там. Заранее ОГРОМНОЕ СПАСИБО
(1)Олеська
буквально выпала из переполненного автобуса, с трудом удержала равновесие,
чтобы не упасть, поправила пальто, кинула взгляд на сумку и обмерла:
молния на ней была расстёгнута, внутренний карман вывернут наружу. (2)
«Кошелёк!» - мелькнуло в голове. (3) Секунды хватило, чтобы понять, что его на
самом деле вытащили.


(4) От обиды перехватило дыхание. (5) Все и так с утра шло
просто из рук вон плохо, а тут ещё и это… (6) И случись это в другой день,
когда ещё были сбережения дома, было бы не так обидно, но сегодня в
злосчастном кошельке оставалась последняя до зарплаты тысяча, одна бумажка, на
которую предстояло прожить ещё далеко не один день.


(7) Олеська, мигом осознавшая всё это, вдруг резко втянула в
себя воздух, запрокинула голову и уже не смогла сдержать слёз. (8)
«Ненавижу! (9) Не-на-ви-жу! – завертелось в голове. (10) – Ну что за люди? (11)
Что за люди!? (12) Всех ненавижу!» (13) Она обессилено села на корточки и
закрыла голову руками: ещё никогда в её душе не было столько злобы на
весь окружающий мир. (14) «Не-на-ви-жу! (15) Ну как можно?» (16) Слёзы ручьями
катились из глаз, и Олеська даже не пыталась их остановить.

(17) –
Тётенька!..

(18) Детский
голос прямо над ухом заставил вздрогнуть.

(19)-
Тётенька!..

(20)
«Попрошайка!» - мелькнуло в голове, и новая волна ненависти поднялась откуда-то
из самой глубины её обиженной души. (21) Девушка подняла голову – и
точно: на неё из-под грязной шапки смотрели озадаченные и несколько
болезненные глаза незнакомого чумазого мальчонки.

(22) – Пошёл
вон! (23) Нет у меня ничего! (24) У меня кошелёк украли!!! – и от жалости к
себе снова зашлась в рыданиях.

(25) – Тёть,
ты это… -спустя пару секунд снова произнёс детский голос.(26) – Ты это…
на!

(27) – Ну
что тебе ещё? – Олеська подняла голову и увидела, что мальчишка протягивает ей
пирожок, завёрнутый в газетный обрывок.

(28) – Тёть,
ты это… ты не плачь, на , съешь. (29) Ты вон какая; без кошелька такие
еды не раздобудут…

(30) Олеська
замерла. (31) Она не верила своим ушам и глазам, и слёзы буквально застыли на
щеках. (32) Мальчишка просветлённо улыбнулся.

(33) – Я
вообще-то Лизке купил, ей кутёнков кормить надо. (34)Но ничего, у ней ещё
кости есть, да и сама она молодец. (35) Олеська оторопело взяла пирожок.

(36) – А кто
эта Лизка?

(37) – А вон
она и сама пришла, - мальчуган показал грязной ручонкой влево, откуда, радостно
виляя хвостом и повизгивая, подбежала большая дворовая собака. (38) Мальчик
обнял её за шею и улыбнулся.

(39) – Ну ты
это, ты не плачь больше. (40) А мне идти надо. (41) Ещё сестрёнке надо на
пирожок заработать, люблю я её.

(42) И, не
дав Олеське опомниться, мальчишка скрылся в подземном переходе… (43)
Девушка медленно встала, растерянно утёрла нос и щёки.

(44) –
Спасибо тебе…- только и шепнула она вдогонку.

(45)
Вся обида куда-то вдруг исчезла, улетучилась, показалась совсем
незначительной, мелкой. (46) Лизка подошла ближе и сочувственно лизнула её
в руку с зажатым в ней пирожком. (47) Олеська невольно улыбнулась,
развернула газету и протянула его собаке.

(48) – Ешь,
милая, ешь…- растроганно прошептала она. – (49) Тёплый ещё пирожок-то… а
кошелёк… (50) Да Бог с ним, проживу!

(51)А тебе
ещё кутёнков кормить. (52) Ешь…

понял, что и в этом судил пристрастно. Он был высок, строен, тонок; лицо его было продолговатое, всегда бледное; белокурые волосы, большие голубые глаза, кроткие и задумчивые, в которых вдруг, порывами, блистала иногда самая простодушная, самая детская веселость. Полные небольшие пунцовые губы его, превосходно обрисованные, почти всегда имели какую-то серьезную складку; тем неожиданнее и тем очаровательнее была вдруг появлявшаяся на них улыбка, до того наивная и простодушная, что вы сами, вслед за ним, в каком бы вы ни были настроении духа, ощущали немедленную потребность, в ответ ему, точно так же как и он, улыбнуться.
Помогите пожалуйста найти в этом тексте причастные обороты вместе с определяемыми существительными)

подтверждающие ваши рассуждения. вот сам текст: — Няня, где Жучка? — спрашивает Тёма. — Жучку в старый колодезь бросил какой-то ирод. — И, помолчав, прибавляет: — хоть бы убил сперва, а то так, живьём… Весь день, говорят, визжала сердечная… — Кто бросил? — спрашивает Тёма. — Да ведь кто? Разве скажет! Тёма с ужасом вслушивается в слова няни. Мысли роем теснятся в его голове, у него мелькает масса планов, как спасти Жучку, он переходит от одного невероятного проекта к другому и незаметно для себя снова засыпает. Он просыпается опять от какого-то толчка, среди прерванного сна, в котором он всё вытаскивал Жучку какой-то длинной петлёй. Но Жучка всё обрывалась, пока он не решил сам лезть за нею. Тёма совершенно явственно помнит, как он привязал верёвку к столбу и, держась за эту верёвку, начал осторожно спускаться по срубу вниз; он уж добрался до половины, когда ноги его вдруг соскользнули, и он стремглав полетел на дно вонючего колодца. Он проснулся от этого падения и опять вздрогнул, когда вспомнил впечатление падения. Вид заброшенного, пустынно торчавшего старого колодца, среди глухой, поросшей только высокой травой, местности, близость цели, Жучка — отвлекли его от мертвецов. Он снова оживился и, подбежав к отверстию колодца, вполголоса позвал: — Жучка, Жучка! Жучка, узнав голос хозяина, радостно и жалобно завизжала. Тёму до слёз тронуло, что Жучка его узнала. — Милая Жучка! Милая, милая, я сейчас тебя вытащу, — кричал он ей, точно она понимала его. Жучка ответила новым радостным визгом, и Тёме казалось, что она просила его поторопиться исполнением обещания. — Сейчас, Жучка, сейчас, — ответил ей Тёма и принялся, с сознанием всей ответственности принятого на себя обязательства перед Жучкой, выполнять свой сон. Прежде всего он решил выяснить положение дела. Он почувствовал себя бодрым и напряжённым, как всегда. Болезнь куда-то исчезла. Привязать фонарь, зажечь его и опустить в яму было делом одной минуты. Тёма, наклонившись, стал вглядываться. Фонарь тускло освещал потемневший сруб колодца, теряясь всё глубже и глубже в охватившем его мраке и, наконец, на трёхсаженной глубине осветил дно. Терять времени было нельзя. От страха, хватит ли у Жучки силы дождаться, пока он всё приготовит, у Тёмы удвоилась энергия. Он быстро вытащил назад фонарь, а чтобы Жучка не подумала, очутившись опять в темноте, что он её бросил, Тёма во всё время приготовления кричал: — Жучка, Жучка, я здесь! И радовался, что Жучка отвечает ему постоянно тем же радостным визгом. Наконец, всё было готово. При помощи вожжей, фонарь и два шеста с перекладинкой внизу, на которой лежала петля, начали медленно спускаться в колодезь. Он привязывает вожжу к одной из стоек, поддерживающих перекладину, и лезет в колодезь. Он сознаёт только одно, что времени терять нельзя ни секунды. Но подниматься труднее, чем спускаться! Нужен воздух, нужны силы, а того и другого у Тёмы уже мало. Он судорожно ловит в себя всеми лёгкими воздух колодца, рвётся вперёд и, чем больше торопится, тем скорее оставляют его силы. Тёма поднимает голову, смотрит вверх в далёкое ясное небо, видит где-то высоко над собою маленькую весёлую птичку, беззаботно скачущую по краю колодца, и сердце его сжимается тоской: он чувствует, что не долезет. Страх охватывает его. — Не надо бояться, не надо бояться! — говорит он дрожащим от ужаса голосом. — Стыдно бояться! Трусы только боятся! Кто делает дурное — боится, а я дурного не делаю, я Жучку вытаскиваю, меня и мама, и папа за это похвалят, Папа на войне был, там страшно, а здесь разве страшно? Здесь ни капельки не страшно.

Кони несут среди сугробов, опасности нет: в сторону не бросятся, все лес, и снег им по брюхо — править не нужно. Скачем опять в гору извилистой тропой; вдруг крутой поворот, и как будто неожиданно вломились с маху в притворенные ворота при громе колокольчика. Не было силы остановить лошадей у крыльца, протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора.. .
Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе страшный холод. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим! Он забыл, что надобно прикрыть наготу, я не думал об заиндевевшей шубе и шапке.
Было около восьми часов утра. Не знаю, что делалось. Прибежавшая старуха застала нас в объятиях друг друга в том самом виде, как мы попали в дом: один — почти голый, другой — весь забросанный снегом. Наконец, пробила слеза — мы очнулись. Совестно стало перед этой женщиной, впрочем, она все поняла. Не знаю, за кого приняла меня, только, ничего не спрашивая, бросилась обнимать. Я тотчас догадался, что это добрая его няня, столько раз им воспетая, — чуть не задушил ее в объятиях.
Все это происходило на маленьком пространстве. Комната Александра была возле крыльца, с окном на двор, через которое он увидел меня, услышал колокольчик. В этой небольшой комнате помещалась кровать его с пологом, письменный стол, диван, шкаф с книгами. Во всем поэтический беспорядок, везде разбросаны исписанные листы бумаги, всюду валялись обкусанные, обожженные кусочки перьев.
Я между тем приглядывался, где бы умыться.. . Кой-как все это тут же уладили, копошась среди отрывистых вопросов: что? как? где? Наконец, помаленьку прибрались; мы уселись с трубками. Беседа пошла привольнее; многое надо было рассказать, о многом расспросить друг друга!
Пушкин показался мне несколько серьезнее прежнего, сохраняя, однако ж, ту же веселость. Он, как дитя, был рад нашему свиданию, несколько раз повторял, что ему еще не верится, что мы вместе. Прежняя его живость во всем проявлялась в каждом слове, в каждом воспоминании: им не было конца в неумолкаемой нашей болтовне. Наружно он мало переменился, оброс только бакенбардами.
...Среди разговора внезапно он спросил меня: что о нем говорят в Петербурге и в Москве? Я ему ответил, что читающая наша публика благодарит его за всякий литературный подарок, что стихи его приобрели народность во всей России и, наконец, что близкие и друзья помнят и любят его, желая искренно, чтобы скорее кончилось его изгнание.
Он терпеливо выслушал меня и сказал, что несколько примирился в эти четыре месяца с новым своим бытом, вначале очень для него тягостным; что тут хотя невольно, но все-таки отдыхает от прежнего шума и волнения; с Музой живет в ладу и трудится охотно и усердно