Со скочил огонь с полена, Перед печкой выжег пол,
10-11 класс
|
В лез по скатерти на стол,
По бежал по стульям с треском,
И по полз по занавескам. Разобрать по частям речи.
огонь-подлежащие,со скочил-сказуемое,полено-обстоятельство,перед(вроде наречие),печкой -дополнение,выжег-сказуемое,пол-дополнение,в лез-сказуемое,скатерти-дополнение,стол-обстоятельство,по бежал-сказуемое,стульям-дополнение,треском-дополнение,по полс -сказуемое,занавескам-дополнение...вроде так
Другие вопросы из категории
пр_ступить к работе, пр_колоть зна-чок, пр_соединиться к друзьям, пр_ большой торт, пр_ходить вовремя, пр_ехать на каникулы, непр_одолимые трудности, пр_лепить к стене, пр_крепить к доске, пр_встать со стула, пр_градить путь, пр_лечь на диван, пр_думать загадку, пр_поднять чемодан, пр_нести продукты, пр_винтить к двери.
воспоминани Вс. Рождественского?
Я сидел один в полутемной комнате, погруженный в какую-то книгу, и не слышал звонка в передней. Подняв глаза, увидел на пороге громаднейшую фигуру в распахнутой шубе и высокой шапке. Это был Ф. И. Шаляпин. Он заполнял собою все пространство распахнутой двери.
– Алексей дома? – прогудел его голос.
Не дожидаясь ответа, он оглядел оглядел меня и принял за филолога- энтузиаста.
Я не нашелся, что сказать. Величественным шагом Шаляпин направился через всю комнату к двери библиотеки. Ничто не нарушало спокойствия его внезапно окаменевшего лица. И тут из-за угла выскочила с оглушительным лаем Буська, бульдог, любимица всей семьи. Она пришла в ярость, чувствуя запах медвежьей шубы, ее янтарные прозрачные глаза вспыхнули колючей искрой собачьей ненависти, кожа складками собралась на загривке, упругие ляжки напряглись перед решительным прыжком.
– Ах, вот вы как? – опять прогудел Шаляпин, и все лицо его собралось в такие же угрожающие бульдожьи складки. Он встал на четвереньки и торопливыми шажками побежал навстречу Буське, волоча по гладкому паркету полы своей шубы. Он стал похож на вылезшего из берлоги медведя. Буська, взвыв от ужаса и неожиданности, задом поползла под диван, царапая лапами пол. Шаляпин усмехнулся под нос и вновь выпрямился во весь гигантский рост. Серьезно и медлительно, как за минуту до этого, он продолжал свое боярское шествие. А в дверях кабинета стоял Горький и давился от беззвучного смеха.
В тот зимний сезон Шаляпин играл в театре Народного дома, тут же на Кронверкском, и часто после спектакля заезжал ужинать к Горькому, я гораздо чаще привык видеть его в домашней обстановке, чем на сцене. Как ясно вижу я его за столом священнодействующим над разными закусками и салатами! Он оживленно рассказывает что-то, а сам в это время тянется к соуснику, угловато, торжественно развернув ребром поставленную ладонь. И каждому ясно, что он только что пел Олоферна, — до того этот безотчетный для него самого жест напоминает рельефные изображения властелинов Ассирии. Даже глаза Федора Ивановича несколько сужены по-восточному. Временами он, забывшись, подносит руку к несуществующей, завитой в смоляные колечки бороде. А сам рассказывает что-нибудь о Нижегородской ярмарке, хвалит никому не ведомое испанское вино или передает последний театральный анекдот.
Читайте также
Возможна ли такая проблема: парадоксальность современной жизни?
(1)В те отдалённые прежние времена приблизительно на том же уровне распада цивилизаций, какой мы наблюдаем сейчас, суровые обличающие пророки зарождались в народах, и потом босые, простоволосые идеи разгневанно, с мечом и факелом в руках, врывались в действительность, чтобы произвести необходимую санитарную чистку. (2)Природа слишком много потратила надежд и усилий на человека, чтобы так запросто и по-собачьи дать ему умереть. (3)Последний век машина цивилизации работала на критических скоростях с риском смертельной перегрузки. (4)Всё сильнее обжигала дыхание взвешенная в воздухе пыль нравственного износа.
(5)Казалось бы, у наших современников нет оснований для особого пессимизма. (6)Ведь всё так планомерно движется вокруг. (7)Прогресс находится в добром здравии и рвётся вперёд на всём скаку. (8)Сверкают переполненные товарами витрины, по улицам движутся потоки прохожих, туристов, всяких наисовременнейших автомобилей. (9)Воздушные лайнеры за сутки преодолевают расстояния, на которые Марко Поло и Афанасию Никитину потребовалось по три года. (10)Весь мир оклеен увлекательными афишами, призывающими с помощью разных средств незаметно скоротать скуку жизни. (11)Музеев уже не хватает для передовых произведений искусства, а пытливые науки с чрезвычайным коэффициентом полезного действия прощупывают окружающую неизвестность, дабы извлечь оттуда пользу для дальнейших удовольствий. (12)У каждого в руках диковинные приборы, позволяющие общаться чуть ли не с Северным полюсом, которые навели бы ужас на наших ничего не смысливших в технике предков.
(13)Но посмотрите, как дрожат стрелки манометров, определяющих духовное благополучие в мире, как стелется горелый чад от перегретых под ногами, перенапряжённых проводов, как обжигает лицо не в меру раскалённый воздух, какие подозрительные гулы ползут по земле не только от пробуждения материков или зарождения новаторских идей, но и ещё от чего-то… (14)Нечто подобное испытываешь во сне, когда, подкравшись к двери, слышишь за нею скрытное, затаившееся дыхание какого-то неописуемого существа, которое только и ждёт момента вставить колено, чуть приоткроется малая щёлка, и ворваться к тебе в тёплое, обжитое жильё.
(15)Такое впечатление, что человечество приблизилось к финалу отпущенной ему скромной вечности. (16)А наука, с разбегу пробившись сквозь нулевую фазу времени и физического бытия, ворвётся в иное, ещё не освоенное математическое пространство с переносом туда интеллектуальной столицы мироздания. (17)Очевидный теперь крах вчерашней эры завершится неминуемым пересмотром печально не оправдавшей себя парности Добра и Зла.
(18)Знание помогает заглянуть в бездну, но не содержит указаний, как не сорваться в неё. (19)Самый же прогресс следует уподобить горению бикфордова шнура: счастье наше в том и состоит, что не видно, как мало осталось до заряда.
(По Л. М. Леонову*))
* Леонид Максимович Леонов (1899–1994 гг.) — русский советский писатель.
На Западном фронте мне пришлось некоторое время жить в землянке техника-интенданта Тарасникова. Он работал в оперативной части штаба гвардейской бригады. Тут же, в землянке, помещалась его канцелярия.
Целые дни он надписывал и заклеивал пакеты, припечатывал их сургучом, согретым над лампой, рассылал какие-то донесения, принимал бумаги, перечерчивал карты, стучал одним пальцем на заржавленной машинке, тщательно выбивая каждую букву.
Однажды вечером, когда я вернулся в нашу халупку, основательно промокнув под дождем, и сел на корточки перед печкой, чтобы растопить ее, Тарасников встал из-за стола и подошел ко мне.
- Я, видите ли, - сказал он несколько виновато, - решил временно не топить печки. А то, знаете, печка угар дает, и это, видимо, отражается на ее росте.. Она совсем расти перестала.
- Да кто расти перестал?
- А вы что же, до сих пор не обратили внимания? - уставившись на меня с негодованием, закричал Тарасников.- А это что? Не видите?
И он с внезапной нежностью поглядел на низкий бревенчатый потолок нашей землянки.
Я привстал, поднял лампу и увидел, что толстый кругляш вяза в потолке пустил зеленый росток. Бледненький и нежный, с зыбкими листочками, он протянулся под потолок. В двух местах его поддерживали белые тесемочки, приколотые кнопками к потолочине.
- Понимаете? - заговорил Тарасников. – Все время росла. Такая славная веточка вымахнула. А тут стали мы с вами топить часто, а ей, видно, не нравится. Я вот тут зарубочки делал на бревне, и даты у меня проставлены. Видите, как сперва быстро росла. Иной день по два сантиметра вытягивала. Даю вам честное благородное слово! А как стали мы с вами чадить тут, вот уже три дня не наблюдаю роста. Так ей и захиреть недолго. Давайте уж воздержимся. А меня, знаете, интересует: доберется он до выхода? Ведь так и тянется поближе к воздуху, где солнце, чует из-под земли.
И мы легли спать в нетопленной, сырой землянке. На другой день я сам уже заговорил с ним о его веточке.
- Представьте себе, почти на полтора сантиметра вытянулась. Я же говорил, топить не надо. Просто удивительное это явление природы!..
Ночью немцы обрушили на наше расположение массированный артиллерийский огонь. Я проснулся от грохота близких разрывов, выплевывая землю, которая от сотрясения обильно посыпалась на нас сквозь бревенчатый потолок. Тарасников тоже проснулся и зажег лампочку. Все ухало, дрожало и тряслось вокруг нас. Тарасников поставил лампочку на середину стола, откинулся на койке, заложив руки за голову:
- Я так думаю, что большой опасности нет. Не повредит ее? Конечно, сотрясение, но тут над нами три наката. Разве уж только прямое попадание. А я ее, видите, подвязал. Словно предчувствовал...
Я с интересом поглядел на него.
Он лежал, запрокинув голову на подложенные за затылок руки, и с нежной заботой смотрел на зеленый слабенький росточек, вившийся под потолком. Он просто забыл, видимо, о том, что снаряд может обрушиться на нас самих, разорваться в землянке, похоронить нас заживо под землей. Нет, он думал только о бледной зеленой веточке, протянувшейся под потолком нашей халупы. Только за нее беспокоился он.
И часто теперь, когда я встречаю на фронте и в тылу взыскательных, очень занятых, суховатых на первый взгляд, малоприветливых как будто людей, я вспоминаю техника-интенданта Тарасникова и его зеленую веточку. Пусть грохочет огонь над головой, пусть промозглая сырость земли проникает в самые кости, все равно - лишь бы уцелел, лишь бы дотянулся до солнца, до желанного выхода робкий, застенчивый зеленый росток.
И кажется мне, что есть у каждого из нас своя заветная зеленая веточка. Ради нее готовы мы перенести все мытарства и невзгоды военной поры, потому что твердо знаем: там, за выходом, завешенным сегодня отсыревшей плащ-палаткой, солнце непременно встретит, согреет и даст новые силы дотянувшейся, нами выращенной и сбереженной ветке нашей.
Как только ударял в Киеве поутру довольно звонкий семинарский
колокол, висевший у ворот Братского монастыря, то уже со всего города спешили
толпами школьники и бурсаки. Грамматики, риторы, философы и богословы с
тетрадями под мышкой брели в класс. /
Грамматики были еще очень малы; идя, толкали друг друга и бранились
между собою самым тоненьким дискантом; были все почти в изодранных или
запачканных платьях, и карманы их вечно были наполнены всякою дрянью, как-то,
бабками, свистелками, сделанными из перышек, недоеденным пирогом, а иногда даже
и маленькими воробьенками, из которых один, вдруг чиликнув среди необыкновенной
тишины в классе, доставлял своему патрону порядочные пали в обе руки, а иногда
и вишневые розги. / Риторы шли солиднее, платья у них были часто совершенно
целые, но зато на лице всегда почти бывало какое-нибудь украшение в виде
риторического тропа: или один глаз уходил под самый лоб, или вместо губы целый
пузырь, или какая-нибудь другая примета; эти говорили и божились между собою
тенором. / Философы целою октавою брали ниже, в карманах их, кроме крепких
табачных корешков, ничего не было. Запасов они не делали никаких и все, что
попадалось, съедали тогда же; от них слышалась трубка и горелка иногда так
далеко, что проходивший мимо ремесленник долго еще, остановившись, нюхал, как
гончая собака, воздух.
Рынок в это время обыкновенно только что начинал шевелиться,
и торговки с бубликами, арбузными семечками и маковниками дергали на подхват
за полы тех, у которых
полы были из тонкого сукна или какой-нибудь бумажной материи.
со школьной скамьей, беззаботным детством, перед вчерашними учениками встаёт вопрос выбора пути.