вопрос роща какая может быть

снег колет лицо.снег поскрипывает под ногами.пруд блестел в лучах утреннего солнца.жёлтый лист медленно падал на землю.

«Остановился поезд», привлек конфликт сам по себе: кто виноват, что поезд столкнулся с вдруг сорвавшимися с места платформами? Машинист пытался сделать все возможное, чтобы предотвратить катастрофу, но при этом погиб. Как вскоре выяснится, столкновение произошло по¬тому, что под колеса платформ был подложен один тор¬мозной башмак вместо полагающихся двух. Но так всег¬да поступали на этом перегоне с незапамятных времен... Кто виноват в смерти машиниста? Не только этот конкретный вопрос волнует создателей фильма. Они ставят его шире: всегда ли каждый из нас поступает по со¬вести, чувствует ответственность за свое дело? Что такое жить честно? Что есть гражданственность моей личной позиции? В этом главный нерв художественной ленты, созданной на «Мосфильме». Два характера стоят в центре повествования: следователь Ермаков — он ищет виновника катастрофы, и жур¬налист Малинин, решивший написать о подвиге маши¬ниста, чтобы хоть как-то помочь его семье смягчить горе. А может быть, машинист и сам виноват? Знал же, что локомотив не вполне исправен. А может, жена маши¬ниста — она накануне ссорилась с мужем, тот в дороге нервничал, вот и не заметил вовремя опасности. А может быть, виноват начальник депо? Сценарист А. Миндадзе и режиссер В.Абдрашитов, думается, ставили перед собой задачу заставить каждого подумать о своем, о нашем с ва¬ми, читатель, отношении к жизни, к делу, к работе. О на¬шей гражданской позиции или отсутствии ее. Разные точки зрения на подвиг машиниста высказыва¬ют герои фильма, разные обнаруживают позиции. Да и подв¬иги ли это? Совесть — вот судья каждого из персонажей. В фильме нет ничего бьющего по нервам, задевающе¬го сентиментальные струнки. Есть четкость позиции, мистичность ее выражения без навязывания своих взгля¬дов зрителю. Это и помогает создать в кинозале атмосфера напряженного внимания, соучастия зрителей в происходящем на экране. Нравственность есть правда. Видимо, большинство из нас согласно с этим высказыванием. Но утверждать эту истину надо каждый день: на работе, в семье, на каждом шагу. Решать, как поступить, надо по совести, помня, что от твоих поступков зависят другие люди. Их труд, счастье, а нередко и жизнь.

войне, а может быть, работала в цирке и ушла со своим наездником на пенсию, как Стрелка из бабушкиной деревни Шемордино? Мальчику показалось, что он слышит шорох отклеившегося уголка бумаги, на которой написано: «Продается старая лошадь». И перед его глазами возникли тусклые ржавые буквы цвета крови, засохшей на бинте. Он подумал: вдруг старая лошадь стоит на холоде без попоны и от инея из гнедой превратилась в белую, в седую. Она никому не нужна, раз продается, и ее не накормили, а у него в руке два кирпича хлеба. Правда, нет соли, но ведь хлеб можно съесть и без соли.

И вдруг мальчик побежал. Это получилось само собой. Он почувствовал, что надо спешить, что если он опоздает, со старой лошадью что-то случится. Он уже не думал, где раздобыть денег на покупку лошади, куда поместить ее, что скажут родители. Он спешил, чтобы спасти старую лошадь, которая продается, а значит, никому не нужна и находится в беде.

Он бежал вдоль заборов, заваленных снегом, мимо спящих дач с закрытыми ставнями, мимо водоразборных колонок с ледяными бородами. Плакучие березки задевали его шапку серебристыми ветвями. А синяя тень где-то отстала, потерялась. Тяжелое дыхание заглушило хруст снега.

Наконец он добежал до дома, похожего на барак. На стене висела табличка: «113». Дом казался нежилым и заброшенным, и только слабый дымок над закоптелой трубой выдавал признаки жизни. Где лошадь?! Он обежал дом вокруг. Лошади не было видно. И не было рядом никакой сараюшки, где могла бы приютиться лошадь. Мальчик взбежал по скрипучим ступенькам на крыльцо, долго стучал, пока дверь открылась и на пороге показался окутанный паром старик в засаленной телогрейке.

— Где лошадь?

Старик выкатил на мальчика глаза с водянистыми прожилками, смахнул со щеки перышко от подушки и сказал:

— Нет лошади.

— Купили? — спросил мальчик и почувствовал, что опоздал.

— Пала, — сказал старик, — еще в конце октября пала.

— Как же так… — пробормотал мальчик, — как же так… пала?

Старик с любопытством посмотрел на него. Кашлянул. Почесал пятерней грудь.

— Все там будем, — безразлично сказал он и медленно закрыл дверь.

— Пала… — прошептал мальчик, глядя на закрытую дверь, и сердце его сжалось, словно он был виновен, не успел вовремя прийти на помощь. И она пала.

Обратно он шел по бесконечно долгой Красносадской улице.

У него замерзли и нос и подбородок. И он уже не мог согреть их о хлеб, потому что хлеб остыл, погас. Но мальчик крепко прижимал к пальто холодные кирпичики и горячо дышал на них, словно отдавал долг: сперва они согревали его, теперь он согревал хлеб своим дыханием.

войне, а может быть, работала в цирке и ушла со своим наездником на пенсию, как Стрелка из бабушкиной деревни Шемордино? Мальчику показалось, что он слышит шорох отклеившегося уголка бумаги, на которой написано: «Продается старая лошадь». И перед его глазами возникли тусклые ржавые буквы цвета крови, засохшей на бинте. Он подумал: вдруг старая лошадь стоит на холоде без попоны и от инея из гнедой превратилась в белую, в седую. Она никому не нужна, раз продается, и ее не накормили, а у него в руке два кирпича хлеба. Правда, нет соли, но ведь хлеб можно съесть и без соли.

И вдруг мальчик побежал. Это получилось само собой. Он почувствовал, что надо спешить, что если он опоздает, со старой лошадью что-то случится. Он уже не думал, где раздобыть денег на покупку лошади, куда поместить ее, что скажут родители. Он спешил, чтобы спасти старую лошадь, которая продается, а значит, никому не нужна и находится в беде.

Он бежал вдоль заборов, заваленных снегом, мимо спящих дач с закрытыми ставнями, мимо водоразборных колонок с ледяными бородами. Плакучие березки задевали его шапку серебристыми ветвями. А синяя тень где-то отстала, потерялась. Тяжелое дыхание заглушило хруст снега.

Наконец он добежал до дома, похожего на барак. На стене висела табличка: «113». Дом казался нежилым и заброшенным, и только слабый дымок над закоптелой трубой выдавал признаки жизни. Где лошадь?! Он обежал дом вокруг. Лошади не было видно. И не было рядом никакой сараюшки, где могла бы приютиться лошадь. Мальчик взбежал по скрипучим ступенькам на крыльцо, долго стучал, пока дверь открылась и на пороге показался окутанный паром старик в засаленной телогрейке.

— Где лошадь?

Старик выкатил на мальчика глаза с водянистыми прожилками, смахнул со щеки перышко от подушки и сказал:

— Нет лошади.

— Купили? — спросил мальчик и почувствовал, что опоздал.

— Пала, — сказал старик, — еще в конце октября пала.

— Как же так… — пробормотал мальчик, — как же так… пала?

Старик с любопытством посмотрел на него. Кашлянул. Почесал пятерней грудь.

— Все там будем, — безразлично сказал он и медленно закрыл дверь.

— Пала… — прошептал мальчик, глядя на закрытую дверь, и сердце его сжалось, словно он был виновен, не успел вовремя прийти на помощь. И она пала.

Обратно он шел по бесконечно долгой Красносадской улице.

У него замерзли и нос и подбородок. И он уже не мог согреть их о хлеб, потому что хлеб остыл, погас. Но мальчик крепко прижимал к пальто холодные кирпичики и горячо дышал на них, словно отдавал долг: сперва они согревали его, теперь он согревал хлеб своим дыханием.

Одного человека, никогда не видевшего жирафа, долго уверяли, что у жирафа очень длинная шея. Но человек в это никак не хотел поверить.– Не может быть – твердил он. – Никак не может быть.В конце концов его повели в зоопарк, подвели к клетке с жирафом и сказали:– Ну вот, видишь, какая у него шея? Человек всплеснул руками и воскликнул:– Не может быть!