представьте себе два скоростных истребителя

Родители заботятся и переживают даже за взрослых детей.Чехов высмеивал тех,кто были хамелеонами и тщеславным.Не было слышно весёлых ребячьих голосов и ярких стенгазет.

двадцатом веке - письма! (3)Как будто нет телеграфа и телефона. (4)Как будто нельзя за пять минут (теперь это делается за пя ть минут)соединиться, и поговорить, и узнать все новости, и рассказать, что у тебя. (5)Были, были, конечно, и "Письма из Италии", и "Письма русского путешественника". (6)Только представьте себе:человек проехал из России в Париж и написал два тома писем! (7)Тогда как во время современного перелета пассажио только успевает сочинить телеграмму о благополучном отлете и благополучном приземлении.(8)Два слова вместо двух томов - вот ритм, вот темп,вот,если хотите,стиль двадцатого века. (9)Приятно считать, что телеграф, телефон, поезда, автомобили и лайнер призваны экономить человеку его драгоценное время, высвобождать досуг, который можно употребить для развития своих духовных способностей. (10)Но произошел удивительный парадокс.(11)Можем ли мы,положа руку на сердце, сказать, что времени у каждого из нас,пользующегося услугами техники, больше, чем его было у людей дотелефонной, дотелеграфной, доавиационной поры?(12)Да боже мой! (13)Техника сделала могущественными каждое государство и человечество в целом.(14)По огневой уничтожающей и всевозможной мощи Америка двадцатого века не то,Ч то та же Америка девятнадцатого , и человечество, если пришлось бы отбиваться, ну хоть от марсиан, встретило бы их не так, как два или три века назад. (15)Ну вот вопрос, сделала ли техника более могучим простого человека, одного человека? (16)Да, все вместе, обладающие современной техникой, мы мощнее.(17)НО это все-мы!(18)Когда же ты останешься наедине с самим собой без радиоактивных и химических реакций, без атомных подводных лодок и даже без скафандра - просто одни, можешь ли ты сказать про себя, что ты могущественнее всех своих предшественников по планете Земля? (19)Человечество коллективно может завоевать Луну либо антивещество, но все равно за письменный стол каждый человек садится в отдельности.

миллионами капелек, тесно прижатых друг к другу. (4)Чтобы отвоевать себе место, придется бесцеремонно их растолкать. (5)Потеснить соседок удастся, зато те, что чуть дальше от тебя, вовсе не спешат подвинуться или дать дорогу. (6)Вследствие начавшейся давки и неразберихи всем каплям остается одно: перекувырнувшись, выбраться повыше, где на них никто не будет давить.
(7)Так образуется первый круг.
(8)Пробыть над водой твои соседки могут в продолжение нескольких секунд, потом под собственным весом они начинают опускаться, выталкивая наверх другие капли, подальше от себя. (9)Круг становится шире и шире, пока маленькая волна не дойдет до берега, принеся ему весть, что пруду стало одной каплей больше.
ЗАДАНИЕ: в каком предложении содержится мысль, доказательству которой посвящена большая часть текста? Укажите средство связи предложений 3 и 4. В тексте встречаем слитное написание слов чтобы, зато. Чем это объясняется?
ПОМОГИТЕ ПОЖАЛУЙСТА!!!

На Западном фронте мне пришлось некоторое время жить в землянке техника-интенданта Тарасникова. Он работал в оперативной части штаба гвардейской бригады. Тут же, в землянке, помещалась его канцелярия.
Целые дни он надписывал и заклеивал пакеты, припечатывал их сургучом, согретым над лампой, рассылал какие-то донесения, принимал бумаги, перечерчивал карты, стучал одним пальцем на заржавленной машинке, тщательно выбивая каждую букву.
Однажды вечером, когда я вернулся в нашу халупку, основательно промокнув под дождем, и сел на корточки перед печкой, чтобы растопить ее, Тарасников встал из-за стола и подошел ко мне.
- Я, видите ли, - сказал он несколько виновато, - решил временно не топить печки. А то, знаете, печка угар дает, и это, видимо, отражается на ее росте.. Она совсем расти перестала.
- Да кто расти перестал?
- А вы что же, до сих пор не обратили внимания? - уставившись на меня с негодованием, закричал Тарасников.- А это что? Не видите?
И он с внезапной нежностью поглядел на низкий бревенчатый потолок нашей землянки.
Я привстал, поднял лампу и увидел, что толстый кругляш вяза в потолке пустил зеленый росток. Бледненький и нежный, с зыбкими листочками, он протянулся под потолок. В двух местах его поддерживали белые тесемочки, приколотые кнопками к потолочине.
- Понимаете? - заговорил Тарасников. – Все время росла. Такая славная веточка вымахнула. А тут стали мы с вами топить часто, а ей, видно, не нравится. Я вот тут зарубочки делал на бревне, и даты у меня проставлены. Видите, как сперва быстро росла. Иной день по два сантиметра вытягивала. Даю вам честное благородное слово! А как стали мы с вами чадить тут, вот уже три дня не наблюдаю роста. Так ей и захиреть недолго. Давайте уж воздержимся. А меня, знаете, интересует: доберется он до выхода? Ведь так и тянется поближе к воздуху, где солнце, чует из-под земли.
И мы легли спать в нетопленной, сырой землянке. На другой день я сам уже заговорил с ним о его веточке.
- Представьте себе, почти на полтора сантиметра вытянулась. Я же говорил, топить не надо. Просто удивительное это явление природы!..
Ночью немцы обрушили на наше расположение массированный артиллерийский огонь. Я проснулся от грохота близких разрывов, выплевывая землю, которая от сотрясения обильно посыпалась на нас сквозь бревенчатый потолок. Тарасников тоже проснулся и зажег лампочку. Все ухало, дрожало и тряслось вокруг нас. Тарасников поставил лампочку на середину стола, откинулся на койке, заложив руки за голову:
- Я так думаю, что большой опасности нет. Не повредит ее? Конечно, сотрясение, но тут над нами три наката. Разве уж только прямое попадание. А я ее, видите, подвязал. Словно предчувствовал...
Я с интересом поглядел на него.
Он лежал, запрокинув голову на подложенные за затылок руки, и с нежной заботой смотрел на зеленый слабенький росточек, вившийся под потолком. Он просто забыл, видимо, о том, что снаряд может обрушиться на нас самих, разорваться в землянке, похоронить нас заживо под землей. Нет, он думал только о бледной зеленой веточке, протянувшейся под потолком нашей халупы. Только за нее беспокоился он.

И часто теперь, когда я встречаю на фронте и в тылу взыскательных, очень занятых, суховатых на первый взгляд, малоприветливых как будто людей, я вспоминаю техника-интенданта Тарасникова и его зеленую веточку. Пусть грохочет огонь над головой, пусть промозглая сырость земли проникает в самые кости, все равно - лишь бы уцелел, лишь бы дотянулся до солнца, до желанного выхода робкий, застенчивый зеленый росток.
И кажется мне, что есть у каждого из нас своя заветная зеленая веточка. Ради нее готовы мы перенести все мытарства и невзгоды военной поры, потому что твердо знаем: там, за выходом, завешенным сегодня отсыревшей плащ-палаткой, солнце непременно встретит, согреет и даст новые силы дотянувшейся, нами выращенной и сбереженной ветке нашей.

напишите, буду благодарна еще больше!!!!! Вот текст: (1)Когда я позвонил в дверь квартиры Нины Георгиевны, мне открыл парень лет пятнадцати, которого я прежде никогда не видел. (2)Парень был аккуратный, прибранный, у него были волнистые светлые волосы, зачёсанные набок, живые глаза и нежные, розовые щёки. (3)Вежливо и даже ласково спросил он, кого мне нужно. (4)Я всегда терялся перед мальчишками, которые были всего на два или три года старше меня, гораздо больше, чем перед взрослыми. (5)Особенно неловко мне было перед теми, которые были не похожи на меня, в которых я чувствовал превосходство. (6)Я и тут так оробел, что чуть было не забыл имя–отчество Нины Георгиевны. – (7)Заходи, пожалуйста, она скоро придёт, – сказал парень и пропустил меня вперёд. – (8)Не обращай на меня внимания, я должен собраться. (9)На полу стоял большой кожаный чемодан с откинутой крышкой, в который парень с аккуратностью укладывал рубашки, майки, книги. – (10)Ты, наверное, Шурик? – спросил я то, в чём был совершенно уверен. – (11)Да, приятель, а ты откуда меня знаешь? – (12)Нина Георгиевна мне рассказала. (13)Она очень ждала тебя. (14)Лицо его стало строгим и даже печальным. – (15)Да, Нина Георгиевна вырастила меня. (16)Но, к сожалению, я должен был выбирать. (17)Мои родители, потерявшие меня пятнадцать лет назад, с тех пор искали меня повсюду. (18)Они очень благодарны Нине Георгиевне. (19)Хотя и в детском доме мне было бы хорошо, но в домашних условиях, разумеется, лучше. (20)Нина Георгиевна меня очень любит, и я её тоже очень люблю. (21)Хотя она несколько странная, не от мира сего, добрая чрезмерно. \(22)И меня бы испортила своей добротой, если бы я не оказывал сопротивления. (23)Сейчас, узнав своего отца, я понял, что во мне от рождения отцовский стержень. (24)Все его фразы были обдуманными, он ни разу не сбился, не назвал Нину Георгиевну так, как раньше, – мамой. (25)Но всё же я улавливал в его голосе смущение, хотя Шурик и старался его скрыть. – (26)Думаешь, мне нужны эти рубашки и книги? (27)Я просто не хочу, чтобы они напоминали Нине Георгиевне обо мне, ей это будет тяжело. (28)Лучше один раз пережить и больше не вспоминать. (29)Шурик сел на крышку туго набитого чемодана и закрыл его на ключ. (30)Потом он как-то торжественно и неторопливо согнул руку в локте, рукав пиджака полез наверх, и я увидел у него на руке красивые модные часы. – (31)Отец подарил, – между прочим сообщил он. (32)И сразу заторопился: – (33)Мне пора! (34)Очень хорошо, что ты здесь оказался. (35)Я потом напишу Нине Георгиевне. (36)А ты скажи, что я очень переживал. (37)Но если нашлись родители? (38)Я ведь не виноват. (39)Шурик выложил на стол ключи. – (40)Передай ей, пожалуйста. (41)Боясь встретиться с ней по дороге, он удалился почти бегом, припадая на правую сторону: руку оттягивал чемодан. (42)Я взглянул на висящую на стене фотографию мальчишки лет четырёх, в матроске и бескозырке с серебряным словом « Витязь», из-под которой выбивались светлые волнистые волосы. (43)Я представил себе, как много лет назад Нина Георгиевна купила ему этот нарядный костюмчик, долго причёсывала перед тем, как повести к фотографу. (44)Но часы она ему купить не успела. (45)«Эх, ты… витязь!» – подумал я, схватил ключи, лежащие на столе, и сунул в карман пальто. (46)Я сделал это необдуманно и лишь потом понял, зачем так поступил: эти ключи, оставленные на столе, говорили о чём-то окончательно непоправимом.