не устарели ли понятие долг, достоинство и честь

деревьям, цветам и травам
неотделима от любви к их
названиям, к родной речи,
к народным пословицам и
поговоркам, ко всему тому,
что входит в великое
понятие Родина…

Я как безумный выскочил на крыльцо, прыгнул на своего Черкеса, которого водили по двору, и пустился во весь дух по дороге в Пятигорск. Я беспощадно погонял измученного коня, который, храпя и весь в пене, мчал меня по каменистой дороге.
Солнце уже спряталось в черной туче, отдыхавшей на гребне западных гор; в ущелье стало темно и сыро. Подкумок, пробираясь по камням, ревел глухо и однообразно. Я скакал, задыхаясь от нетерпенья. Мысль не застать уже ее в Пятигорске молотком ударяла мне в сердце! — одну минуту, еще одну минуту видеть ее, проститься, пожать ее руку... Я молился, проклинал, плакал, смеялся... нет, ничто не выразит моего беспокойства, отчаяния!.. При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете, дороже жизни, чести, счастья! Бог знает, какие странные, какие бешеные замыслы роились в голове моей... И между тем я все скакал, погоняя беспощадно. И вот я стал замечать, что конь мой тяжелее дышит; он раза два уж спотыкнулся на ровном месте... Оставалось пять верст до Ессентуков, казачьей станицы, где я мог пересесть на другую лошадь.
Все было бы спасено, если б у моего коня достало сил еще на десять минут! Но вдруг, поднимаясь из небольшого оврага, при выезде из гор, на крутом повороте, он грянулся о землю. Я проворно соскочил, хочу поднять его, дергаю за повод — напрасно; едва слышный стон вырвался сквозь стиснутые его зубы; через несколько минут он издох; я остался в степи один, потеряв последнюю надежду. Попробовал идти пешком — ноги мои подкосились; изнуренный тревогами дня и бессонницей, я упал на мокрую траву и, как ребенок, заплакал.
И долго я лежал неподвижно, и плакал, горько, не стараясь удерживать слез и рыданий; я думал, грудь моя разорвется; вся моя твердость, все мое хладнокровие — исчезли, как дым. Душа обессилела, рассудок замолк, и если б в эту минуту кто-нибудь меня увидел, он бы с презрением отвернулся.
Когда ночная роса и горный ветер освежили мою горящую голову и мысли пришли в обычный порядок, то я понял, что гнаться за погибшим счастием бесполезно и безрассудно. Чего мне еще надобно? — ее видеть? — зачем? не все ли кончено между нами? Один горький прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний, а после него нам только труднее будет расставаться.
Мне, однако, приятно, что я могу плакать! Впрочем, может быть, этому причиной расстроенные нервы, ночь, проведенная без сна, две минуты против дула пистолета и пустой желудок.
Все к лучшему! это новое страдание, говоря военным слогом, сделало во мне счастливую диверсию. Плакать здорово; и потом, вероятно, если б я не проехался верхом и не был принужден на обратном пути пройти пятнадцать верст, то и эту ночь сон не сомкнул бы глаз моих. (428 слов) (М. Ю. Лермонтов. Герой нашего времени)

пустился во весь дух по дороге в Пятигорск.

Я беспощадно подгонял измученного коня,который,храпя и весь пене,мчал меня по каменистой дороге.

Солнце уже спрятолось в черной тцче, отдыхавшей на хребте забадных гор;в ущелье стало темно и сыро.Подкумок,Пробираясь по камням,ревел глухо и однообразно.Я скакал,задыаясь от нетерпенья.Мысль не застать ее в Пятигорске молотком ударяла мне в сердце.Одну минуту, еще руку..Я молился,проклинал,плакал,смеялся..Нет,ничто не выразит моего беспокойства,отчаяния!При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете-дороже жизни,чести,счастья!Бог знает, каакие странные,какие бешеные замыслы роились в голове моей..И между тем я все скакал,погоняя беспощадно.И вот я стал замечать,что конь мой тяжелее дышит;он раза два ужспотыкнулся на ровном месте..Оставалось пять верст до Ессентуков-казачьей станицы,где я мог пересесть на другую лошадь.

Все было бы спасено, если бы у моего коня достало сил еще на десять минут.Но вдруг,поднимаясь из небольшого оврага,при выезде из гор,на крутом повороте,он грянул о землю.Я проворно соскочил,хочу поднять его,дергаю за повод-напрасно:едва слышный стон вырвался сквозь стиснутые его зубы;чрез несколько минут он издох;я остался в степи один,потеряв последнию надежду;попробывал идти пешком-ноги мои подкосились;изнуренный тревогами дня и бессонницей,я упал на мокрую землю и,как ребонок,заплакал.

И долго я лежал неподвижно и плакал горько,не стараясь удерживать слез и рыданий;я думал,грдуь моя разорвется;вся моя твердость,все мое хладнокровие исчезли как дым;душа обессилела,рассудок замолк,и,если бы в ту минуту кто-нибудь меня увидел,он бы с презрением отвенулся.

Когда ночная роса игорный ветер освежили мою горящую голову и мысли пришли в обычный порядок,то я понял,что гнаться за погибшим счастьем бесполезно и безрассудно.Чего мне еще надобно?-ее видеть?-зачем? не все ли кончено между нами?Один горький прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний,а после него нам только труднее будет расставаться <...>

Я возратился в Кисловодск в пять часов утра,бросился на постель и заснул сном Наполеона после Ватерлоо.

Дед ходил за дикой малиной на Глухое озеро и вернулся с перекошенным от страха лицом. Он долго кричал по деревне, что на озере завелись черти...
Деду никто не верил.
- А не сходить ли нем на Глухое озеро? Всё-таки любопытно, - сказал Рувим...
- Тут что-то есть, - ответил я, - хотя этот дед и считается самым пустяковым стариком от Спас-Клепиков до Рязани.
Вышли на следующий же день.
- А он ест что-нибудь, Чёрт? - спрашивал, посмеиваясь Рувим.
- Надо полагать, рыбкой помаленьку питается, по земле лазит, ягоды жрёт, - говорил, сморкаясь, дед. - Ему тоже промышлять чем-нибудь надо, даром что нечистая сила.
- А он чёрный?
- Поглядишь - увидишь, - ответил загадочно дед.
Ночь начиналась над лесным краем, долгие сумерки густели в чащах, и только костёр трещал и разгорался, нарушая лесную тишину...
На рассвете я проснулся... Спросонок ударила в озере рыба, потом пронёсся пронзительный и яростный крик.
- Уэк! - кричал кто-то. - Уэк! Уэк!
Что-то живое тяжело забилось в воде...
-Ну, - сказал дед, - действуйте, как желаете. Я знать ничего не знаю!..
(По К.Г. Паустовскому "Последний чёрт")

предложений.

1. Вижу, Азамат, что тебе больно понравилась эта лошадь...2. Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и мёда...3. Я схватил бумаги и поскорее унёс их, боясь, чтоб штабс-капитан не раскаялся. 4. Я не знал, куда деваться...5. От нечего делать Егорушка поймал в траве скрипача, поднёс его в кулаке к уху и долго слушал, как тот играл на скрипке. 6. И вот, встревоженный вихрем не понимая, в чем дело, из травы вылетел коростель. 7. Трудно было понять, какое удобство имел в виду неведомый столяр, загибая так немилосердно спинки...8.Известно, о каких неприятностях может писать староста: неурожай, недоимки, уменьшение дохода и т.п.
9. Что он должен был ей, он сам не знал.